Родина - Фернандо Арамбуру

Он уже собирался нажать на кнопку звонка, держа в руке пакет с луком-пореем, цикорием и горстью орехов, когда ему захотелось повернуть назад. Крики Гильермо, крики Аранчи, плач маленькой Айноа – одним словом, сумасшедший дом. Он позвонил. Услышал свой звонок, и те, внутри, сразу примолкли – кроме девочки, которая продолжала плакать. Прошло еще секунд десять-двенадцать, прежде чем ему открыли дверь. В нос ударил резкий запах – запах еды, человеческих тел, затхлости. Гильермо сухо и коротко поздоровался с ним и вышел из квартиры.

Такая вот картинка. Повсюду беспорядок и грязь. Злые/заплаканные глаза Аранчи, обведенные черными кругами, ранили Хошиана в самое сердце. Пятилетняя Айноа, увидев деда, прекратила реветь и подбежала посмотреть, какие подарки таятся в его сумке. Семилетний Эндика тоже подбежал к нему, и с той же целью. Он оттолкнул сестру, которая, защищаясь, в свою очередь толкнула брата. Потом дети дружно выразили свое разочарование, увидев только зелень и орехи.

Аранча:

– А вы не хотите пойти погулять с дедушкой?

Оба в один голос:

– Нет, не хотим.

– А почему? Он ведь всегда покупает вам какие-нибудь штучки.

Мальчик решительно замотал головой, объясняя свой отказ:

– Мне, мама, с ним скучно.

И Хошиан не знал, что на это ответить. Он не умел увлечь детей, пообещать им что-нибудь особенное. К тому же выглядел усталым, безразличным и в конце концов, переведя взгляд на Аранчу, вяло спросил, как у нее дела.

– Сам видишь. Кошмар. Полно работы, дом, дети и муж, который обращается со мной хуже, чем с какой-нибудь ненужной тряпкой. У меня нет времени даже на то, чтобы почувствовать себя несчастной.

– Помнишь Каталину?

– Какую еще Каталину?

– Ну, ту, жену Альфонсо.

– А, ту, что осталась хромой после аварии, когда вы ехали вместе с ними? Да, я уже читала в газете сообщение о ее смерти.

– Она долго хворала. Завтра отпевание.

– А что с их сыном?

– Сидит, как и прежде. Теперь, кажется, в Бадахосе. На нем крови-то много.

– Больше, чем на моем брате?

– Куда как больше.

Эндика вмешивается в их разговор:

– Ama, я есть хочу.

– Возьми в холодильнике йогурт.

– А там йогурта больше не осталось.

Аранча стала уговаривать сына – как это умеют только матери – пойти пополдничать куда-нибудь с дедом. И попросила отца: ради бога, уведи его из дому. А как же Айноа? Та наотрез отказалась идти с ними, как ни старались ее чем-нибудь соблазнить: пончиком, пирожным, кремом. Девочка только сердито надувала губы. Она так и не сказала, почему не хочет. Не сказала и не пошла.

– Ладно, aita, иди с мальчиком.

– А хочешь, я и тебе тоже что-нибудь принесу, maitia?

Но девочка опять отказалась, дважды сердито тряхнув маленькой головкой.

Дед с внуком вышли на улицу. Эндика не позволил взять себя за руку. Он считал себя уже достаточно взрослым, чтобы его вели как маленького. Они зашли в ближайшую булочную, и Эндика попросил два пончика, один в сахаре, другой в шоколаде. Пока Хошиан пересчитывал монетки, голодный мальчишка с ненасытной утробой уже принялся за еду. Когда они снова вышли, от пончиков не осталось и следа.

У Эндики губы были вымазаны шоколадом. Вдруг он остановился и сказал:

– Вот здесь была бомба. А мы с папой были в булочной.

– Какая еще бомба?

– Ну, бомба, от какой тогда разбилось окно у меня в комнате. Умер один дядя, он был другом папы, и звали его Маноло. Он вон там лежал, aitona, где сейчас черная машина стоит. Я сам видел.

– А зачем ты смотрел?

– Я не смотрел.

– Тогда как же ты мог его видеть?

– Ну ладно, я и вправду чуть-чуть посмотрел вот этим глазом.

– Хочешь, пойдем на качели?

– Пошли.

Мальчик уже не в первый раз вспоминал про бомбу. Страшный взрыв не стирался у него из памяти. Кроме того, он взрослел и начинал интересоваться взрослыми делами, задавать вопросы.

В детском парке дед и внук сели на скамейку. Вокруг с громкими криками бегала детвора, взрослые катали в колясках младенцев. Вроде бы ни с того ни с сего Эндика заявил:

– Папа говорит, что бомбу подложили плохие люди.

– Надо полагать, что так оно и было. Хочешь, куплю тебе чего-нибудь попить?

– Когда гвардейцы их схватят, они их отправит в тюрьму, как osaba Хосе Мари.

– Это тебе тоже твой папа сказал?

– Нет, это мне сказала бабушка Анхелита.

Хошиану очень хотелось выразить свое согласие. Чтобы потом не рассказывал всем, что… А также чтобы поскорее покончить с этой темой. Кроме того, любое упоминание о сыне он воспринимал как удар дубинкой.

– А ты покажешь мне фотографию дяди?

Мальчик уже очень давно не просил об этом деда.

– А зачем тебе?

– Ну, дедушка, покажи.

Хошиан достал из кошелька затертую, помятую фотографию. На ней сыну было восемнадцать лет – улыбающийся, с бородой и длинной шевелюрой. Еще немного – и стал бы профессиональным гандболистом.

– У него серьга.

– А ты тоже будешь носить такую, когда вырастешь?

– Нет, потому что, чтобы надеть серьгу, тебе вкалывают иглу в ухо, и это ужас как больно. А правда, что osaba Хосе Мари сидит в тюрьме, потому что он очень-очень плохой?

– Так говорит твоя бабушка Анхелита?

– Нет, так говорит папа.

– Ну, что-то нехорошее он, наверное, сделал. Вряд ли его посадили в тюрьму за то, что он носил серьгу.

Вскоре Хошиан вернулся вместе с мальчиком домой. Вручил каждому внуку по монете в сто песет, дочери – купюру в пять тысяч, чтобы хоть немного, по его словам, помочь ей с домашними расходами, и уехал. В автобусе по пути в Сан-Себастьян с ним произошло точно то же, что и по дороге оттуда. Что именно? А то, что он вдруг заметил, с каким удивлением поглядывают на него другие пассажиры. Видно, опять разговаривал вслух сам с собой.

Он сказал себе: если идет дождь, никуда не поеду. Было восемь часов утра. Хошиан посмотрел в окно. Шел дождь, но он поехал. Надену ветровку, непромокаемые брюки – и ничего, как-нибудь переживу.

Мирен, видя, что он собирается уходить:

– Ну кому еще, кроме тебя, пришло бы в голову садиться на велосипед в такую погоду? Ты что, думаешь, тебе все еще двадцать лет?

Аранча, сидя в своей коляске, показала отцу поднятый вверх большой палец, хотя он не совсем понял, в знак одобрения или с подначкой.