Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман

Россия срочно нуждается в помощи. Но заявление Клинтона не содержало никаких конкретных обещаний и цифр и не предусматривало никаких соглашений. Кириенко терял время, но, казалось, не понимал этого.

2 июня Ельцин вызвал олигархов в Кремль. Встреча состоялась в той же зеленой комнате с огромным белым мраморным столом, где прошлой осенью Ельцин уговаривал их прекратить конфликт из-за “Связьинвеста”. Смоленский выглядел похудевшим и жевал жевательную резинку; Гусинский был одет в элегантный двубортный блейзер. Чубайс пришел, Березовский — нет. В то время как иностранные инвесторы покидали Россию, Ельцин грозил пальцем предпринимателям, настаивая на том, чтобы они не уводили свои деньги с российских рынков. “Если вы хотите, чтобы иностранные инвесторы вкладывали свой капитал, то и сами должны вкладывать свои деньги”, — сказал Ельцин. Большинство из тех, кто сидел за столом, глубоко укоренились в России. Возможно, им хотелось бы сбежать, но они не могли. “Все наши деньги находятся в России”, — заметил Гусинский. После встречи Александр Лившиц, экономический советник Ельцина, сделал предположение, что волнение на рынке может утихнуть, если в штаб-квартире Международного валютного фонда в Вашингтоне просто будет депонирована большая сумма для России. Ельцин долгое время сидел молча, а затем сказал: “Нет, нам нужно взять деньги. Иначе мы наверняка потерпим неудачу”{531}.

Вернувшись в Москву после визита в Вашингтон, Чубайс выразил надежду, что 4 июня аукцион ГКО, первый после резкого спада на рынке, пройдет спокойно. Но этому не суждено было случиться. Долговой дракон взревел еще раз. Министерству финансов удалось продать новые ценные бумаги всего на 5,8 миллиарда рублей, в то время как требовалось погасить облигации на 8,4 миллиарда. Чтобы выплатить остальное, государство должно было снять деньги со своих счетов. Кириенко по-прежнему не терял жизнерадостности. “Я совершенно уверен, что ситуация управляемая”, — заявил он. Гайдар, тесно сотрудничавший с Кириенко, сказал, что “только неграмотные глупцы” могут хотеть управляемой девальвации рубля. Россия столкнулась с кризисом доверия на рынках, но делала вид, что ничего не происходит. Чубайс, самый опытный из реформаторов российской экономики, пропустил поворотный момент. Он не знал о настроениях на бирже, где наблюдалась тенденция к понижению цен. Это не был один из финансовых “кризисов”, происходивших в российском государстве в предшествовавшие годы. Это была буря. Это была настоящая катастрофа.

Берни Сачер работал на бирже и чувствовал себя как профессиональный боксер, которому то и дело наносят тяжелые удары. Сачеру в то время было тридцать восемь лет. Он долгое время работал на Уолл-стрит, несколько лет провел в России, а в 1997 году надолго уехал оттуда, прежде чем пузырь спекуляций раздулся до максимальных размеров. В марте 1998 года он вернулся в Москву и стал свидетелем начала кризиса. Он был высок, статен и вполне годился в футбольные форварды. Приехав в Москву, он нигде не смог получить приличный бифштекс и поэтому открыл собственный ресторан, в котором бифштексы были фирменным блюдом. Позже он открыл пару популярных в Америке закусочных, оформленных в стиле вагонов-ресторанов 1950-х годов. Одна из них находилась недалеко от памятника Ленину у станции метро “Октябрьская”. Молочные коктейли, гамбургеры, акции, ГКО — Сачер разбирался во всем. Он был исполнительным директором инвестиционной компании “Тройка-Диалог”, принадлежавшей в то время “Банку Москвы”, составной части империи Лужкова.

В начале лета 1998 года Сачер ежедневно наблюдал снижение цен на фондовом рынке. Котировки на экране его компьютера никогда не отражали реальной стоимости акций; любая попытка продать их приводила к еще большему снижению цен. Эффект был убийственным. “Все это напоминало боксерский поединок с Рокки, — рассказывал он. — Один из тех идиотских эпизодов в фильме, когда на подбородок и живот боксера сыпется град ударов, противостоять которым не в состоянии ни один человек. Никто не мог нанести столько ударов, и никто не мог выдержать столько ударов”{532}.

“Каждый день цены на фондовом рынке снижались на три, пять, семь, десять процентов! Каждый день! Приходя каждое утро, мы пытались определить, есть ли шансы на то, что дела пойдут лучше, чем вчера вечером”. Предположим, рассказывал он, вчерашняя цена какой-то акции составляла ю долларов. Сачер предлагал 9 долларов 75 центов, чтобы прощупать почву. Никаких результатов. Клиент в Нью-Йорке, купивший акции по 15 долларов, хотел продать их по ю долларов, но не по 9 долларов 75 центов. Однако по мере ухудшения ситуации положение клиентов и брокеров становилось все более отчаянным. “На следующий день происходит то же самое. Не успеешь оглянуться, как цена снижается до 9 долларов 50 центов или 9 долларов 40 центов”. Наметившаяся тенденция была крайне неблагоприятной.

Биржевые маклеры прекрасно понимали причину падения цен — российское государство жило не по средствам, и рубль необходимо было девальвировать. Но правительственные чиновники не могли пойти на это. Между позициями рынков и государства образовалась опасная пропасть. Рынки слышали рев драконов, а государство — нет{533}.

В июне Кириенко пригласил в Москву иностранных частных инвесторов, включая представителей крупных инвестиционных домов Уоллстрита и Лондона. Кириенко и другие официальные лица чуть ли не умоляли банкиров остаться и не терять надежду на то, что ситуация в России нормализуется. Но такой нажим лишь выдавал их нервозность и производил обратный эффект. “Иностранные инвесторы очень внимательно слушали чиновников, — вспоминал Илларионов. — Они были удивлены тем вниманием, которое было оказано им в течение двух недель, и пришли к естественному выводу: ситуация серьезная, нужно уходить как можно скорее”'{534}. Аугусто Лопез-Кларос, бывший представитель МВФ в Москве, позже ставший экономистом корпорации “Леман Бразерс” в Лондоне, вспоминал, что инвесторы спросили Кириенко, нуждается ли правительство в помощи со стороны МВФ. “Нет, мы в этом не нуждаемся, — сказал Кириенко, обещая, что его правительство сможет справиться с дефицитом бюджета. — Финансовые меры дадут свои результаты, и ситуация на рынке изменится”.

“Они не сразу поняли, что Россия — следующее звено в цепи кризиса, — сказал мне Лопез-Кларос. — Было уже поздно”{535}.

Кириенко предстояло сделать трудный выбор. Он очень хотел избежать развала банковской системы. Кроме того, он хотел по-прежнему держать олигархов на дистанции. Но становилось все более очевидным, что магнаты и банки — это одно и то же. Они были неразделимы. Девальвация привела бы к краху банков, в том числе тех, которые являлись сердцевиной империй олигархов. “Легкого выхода не было”, — вспоминал Гайдар. По словам Ельцина, Кириенко “знал, что на страну надвигается страшный финансовый кризис”{536}.

Тем не менее в Кремле были настроены оптимистично. Ельцин получал обнадеживающие доклады правительства и Центробанка о том, что худшие варианты развития событий можно избежать. Ему сообщили, что “пик” неприятностей пришелся на июль и что осенью денег будет больше: возможно, удастся организовать новые продажи акций газовой монополии “Газпром” и “Связьинвеста”, чтобы получить больше наличных денег{537}. Это была чушь.