Вне закона - Овидий Горчаков

– Знаю, – перебил меня Щелкунов. – Про Иванова, да? Он и мне говорил. Да что делать? Не до Самсонова сейчас. Я вот что решил – подготовлю-ка я побольше бутылок с горючей смесью. Давно мечтаю добраться до этих эсэсовцев, что Красницу живьем сожгли…

Самсонов приказал немедленно начать подготовку к бою. Внешне в лагере ничего как будто не изменилось: не было ни суетни, ни возбужденного говора, только не спеша заходили тут и там бойцы в поисках свободной протирки или недостающего шомпола, в штабном шалаше командиры отрядов с преувеличенным хладнокровием обсуждали детали разгрома четырех других гарнизонов врага, у землянки боепитания выстроилась очередь партизан с пустыми подсумками и пулеметными дисками – куда более мирная очередь, чем случалось видеть на Большой земле. Обложившись бутылками, адскую микстуру для палачей Красницы преспокойно готовит Щелкунов. Но спокойствие это было обманчивым спокойствием набрякшего грозного неба перед первым ударом грома.

В 21.00 головной отряд вышел на Хачинский шлях, где к нему присоединились все остальные отряды бригады и номерной – 620-й – отряд из-за Днепра. Вид сотен вооруженных людей, выстроенных на широком лесном шляхе, был очень внушителен. Непреклонной силой веяло от суровых, неподвижных рядов.

С восторгом, гордостью и глубокой печалью всматривался я в лица товарищей. Каждый рисковал ночью быть убитым или раненным. Бригада в целом шла не на риск, а на верные потери. Кого же из нас привезут в лес в крови, с перебитыми костями? Кто никогда не вернется в лес?

Больше всего я беспокоился за Алесю. Вон она стоит со своей ветринской подружкой, санитаркой Лялей Мурашевой, сестрой нашего главврача, женой Кастуся Котикова. Мне очень хочется, чтобы Алеся поскорее узнала, что сегодня Самсонов назначил меня командиром штурмовой группы, что я уже дважды представлен к награде. И не дает покоя другая мысль: если я выступлю против Самсонова, то все потеряю – и должность, и ордена, и Алесю, и, быть может, голову. Как быть?..

– Сегодняшняя ночь, – волнующе гремели в тишине слова Самсонова, – будет генеральной проверкой наших сил. Не отдельных партизан – все вы проверены и закалены в боях. Эта ночь – испытание бригады в целом. Ответим тройным ударом… За Красницу, за Ветринку. Я призываю вас с исключительной самоотверженностью…

Все были захвачены торжественностью минуты. Даже я забыл тогда о Самсонове. И когда командиры шагнули вперед и привели в движение ряды партизан зычными и короткими, как выстрелы, коман дами, случилось нечто непредвиденное. Над нашими головами неизвестно откуда пронеслось вдруг чье-то одинокое зажигательное «ура». И как тол детонирует от запала, так «ура» это разом подхватили на лету шестьсот здоровых молодых глоток. И «ура» это было такой огромной взрывчатой силы, что пронеслось оно ураганом по всему Хачинскому лесу.

Этот крик спаял весь строй в одном порыве. И как уже однажды, на похоронах партизана, я с небывалой силой ощутил свою связь – плоть от плоти, кровь от крови – с этим строем, с партизанским товариществом. Мужчины, парни, мальчишки, недавние красноармейцы, рабочие Ветринки, крестьяне Смолицы и Красницы – все мы размахивали автоматами, задирали винтовки и кричали, кричали исступленно, загораясь от крика жарким боевым огнем, кричали так, как могли кричать только люди, побывавшие в окружении, в плену и познавшие страшное чувство оторванности от всего родного, позор и страх перед одержавшим верх врагом и яростную мечту о мщении, люди, пережившие первые робкие шаги партизанского движения и неповторимую радость первых побед, люди, испытавшие все это и ставшие теперь бойцами большой и сильной партизанской бригады.

И этих людей, этих бывших пехотинцев, танкистов, летчиков, красноармейцев и командиров, считают на Большой земле убитыми или пропавшими без вести! Вот уже год, как матери, отцы, жены многих из них получили похоронные извещения: «Пал смертью храбрых…», «Пропал без вести…» Год назад остались они на партизанской Малой земле. Наверное, еще поминают иных далеко на востоке их прежние товарищи-фронтовики. «Помнишь Виноградова? Геройский был парень…» «Не повезло лейтенанту Покатило – в плен угодил. Поди давно уж землю парит…» «Вот дружок у меня был – Самарин Николай. Пропал в отступлении. Я один из батальона выбрался…» И во многих уголках Большой земли давно списали их, отпели, отплакали…

Враг тоже считал этих людей уничтоженными. Это их объявил Гитлер взятыми в плен на границе, под Брестом, убитыми в танковом побоище под Луцком, уничтоженными в «котле» под Киевом. А эти призраки, эти покойники покажут сегодня, свершая свой подвиг, буднично простой и величественный, что они не только живы и свободны, но и страшны для врага.

Разошлись отряды, успокоилось эхо, но долго еще гремели протяжные раскаты этого «ура» в душе каждого хачинского партизана. Да, я забыл тогда о Самсонове, видел только лес за деревьями…

В 22.00 немцы в Никоновичах легли спать. После комендантского часа на улицах перекликались одни патрули.

В 23.00 наш отряд начал занимать исходные рубежи для штурма. В 23.15 я доложил отряду: кладбище свободно от немцев. В 23.25 на кладбище скрытно расположилась моя штурмовая группа, усиленная пулеметным взводом под командой лейтенанта Покатило. В 23.30, повторяя уже не раз применявшуюся нами тактику партизанских клещей, в Никоновичи одновременно и бесшумно вошли две основные штурмовые группы: Кухарченко, предварительно перерезав телефонную связь, с запада, со стороны моста и шоссе, и Дзюба – с востока, со стороны поля. Задача моей штурмовой группы – помочь Кухарченко и Дзюбе соединиться в центре села и тем завершить разгром гарнизона.

Только в середине села горели три окна, бросая три полосы на улицу. Напряженный слух улавливал фырканье лошади, вздохи коровы в ближайшем дворе.

Бой завязался на правом фланге. Кухарченко скосил патрульных автоматной очередью. По ракетам было видно, что Кухарченко, ведя боевую группу основного отряда, усиленную взводом из отряда Мордашкина под командой Полевого, бешеным вихрем несется к центру села, идет, как всегда, с веселой яростью, напролом, берет голой отвагой. Дзюба вступил в бой минутой позже. Он действовал осмотрительней, не лихим наскоком, а по всем правилам тактики.

Я залег за еще крепкий деревянный крест, увешанный рушниками, и отдал приказ открыть огонь по огневым точкам в центре села. В отсвете ракет от кладбищенских крестов и берез поплыли по могилам фантастические тени. Партизанские заслоны охватили село с юга, с противоположной нам окраины села – на этот раз Самсонов не собирался повторить ошибку ржавского боя. Справа от села, на шоссе, немецкий бункер защищал мост от яростного натиска группы Барашкова. Там разыгрывался гранатный бой.

Теперь все село находилось под ударом. Взятые врасплох немцы спросонку метались по селу в нижнем белье, истошно крича: «Алярм! Партизанен!»

– Три! Три! – крикнул кто-то позади.

– Шесть! – ответил я паролем и увидел Самсонова.