Поэтика Достоевского - Михаил Михайлович Бахтин

веками, но совершается в оптимальных условиях одной определенной эпохи, когда оно назрело. Эти оптимальные условия и должны быть раскрыты, но они не исчерпывают, конечно, растущего и непреходящего значения произведения.

Вступление: цель, задачи и ограничения вступительного исследования. Открытие, сделанное Достоевским. Три основные грани этого открытия. Но предварительно дадим краткий очерк литературы о Достоевском под углом зрения этого открытия.

Слово, живое слово, неразрывно связанное с диалогическим общением, по природе своей хочет быть услышанным и отвеченным. По своей диалогической природе оно предполагает и последнюю диалогическую инстанцию. Получить слово, быть услышанным. Недопустимость заочного решения. Мое слово остается в продолжающемся диалоге, где оно будет услышано, отвечено и переосмыслено.

В мире Достоевского, строго говоря, нет смертей как объектно-органического факта, в котором ответственно активное сознание человека не участвует, – в мире Достоевского есть только убийства, самоубийства и безумия, то есть только смерти-поступки, ответственно сознательные. Особое место занимают смерти-уходы праведников (Макар, Зосима, его брат-юноша, таинственный посетитель). За смерть сознания (органическая смерть, то есть смерть тела, Достоевского не интересует) человек отвечает сам (или другой человек – убийца, в том числе казнящий). Органически умирают лишь объектные персонажи, в большом диалоге не участвующие (служащие лишь материалом или парадигмой для диалога). Смерти как органического процесса, совершающегося с человеком без участия его ответственного сознания, Достоевский не знает. Личность не умирает. Смерть есть уход. Человек сам уходит. Только такая смерть-уход может стать предметом (фактом) существенного художественного видения в мире Достоевского. Человек ушел, сказав свое слово, но самое слово остается в незавершимом диалоге.

К Аскольдову: личность не объект, а другой субъект. Изображение личности требует прежде всего радикального изменения позиции изображающего автора – обращенности к ты. Не подметить новые объектные черты, а изменить самый художественный подход к изображаемому человеку, изменить систему координат.

Дополнить проблему авторской позиции в гомофоническом и полифоническом романе. Дать определение монологизма и диалогичности в конце второй главы. Образ личности (то есть не объектный образ, а слово). Открытие (художественное) Достоевского. В этой же главе изображение смертей у Толстого и Достоевского. Здесь же внутренняя незавершимость героя. В начале главы при перехода от Гоголя к Достоевскому показать необходимость появления героя-идеолога, занимающего последнюю позицию в мире, тип принимающего последнее решение (Иван в характеристике Зосимы). Герой случайного семейства определяется не социально устойчивым бытием, а берет последнее решение на себя самого. Подробно об этом в третьей главе.

Во второй главе о замысле «объективного романа» (то есть романа без авторской точки зрения) у Чернышевского (по В. В. Виноградову). Отличие от этого замысла подлинно полифонического замысла Достоевского. У Чернышевского в его замысле отсутствует диалогизм (соответствующий контрапункту) полифонического романа.

Примечания

Основной труд о Достоевском М. Бахтина существует в двух редакциях. Первая создавалась в середине 20-х годов и была опубликована в 1929 году под названием «Проблемы творчества Достоевского» (Л.: Прибой). В начале 60-х годов у Бахтина появилась возможность переиздать книгу (об обстоятельствах этого см. в нашей статье «Жизнь и философская идея Михаила Бахтина»). Переработанный вариант ее вышел с заголовком «Проблемы поэтики Достоевского» (М., 1963), который без изменений был выпущен в свет еще раз (М., 1972).

Для того чтобы в общих чертах можно было оценить разницу между двумя редакциями книги (о чем будет говориться ниже), достаточно сравнить их оглавления (см. с. 499–500).

Первая редакция бахтинской книги стала объектом нападок марксистской критики; подход Бахтина был заклеймен именем «многоголосый идеализм» (обзор соответствующей литературы см. в книге: Осовский О. Е. Человек. Слово. Роман. Саранск, 1993. С. 56–62). Особняком среди рецензий отечественных авторов стоял отзыв А. В. Луначарского (О «многоголосности» Достоевского. По поводу книги М. М. Бахтина// Новый мир. 1929. № 10. С. 195–209) – в целом положительный, хотя автор его и спорил с Бахтиным по отдельным моментам концепции. Показательным было молчание как формалистов, так и друзей Бахтина (П. Медведева, В. Волошинова, Л. Пумпянского), свидетельствовавшее, быть может, о резкой специфичности бахтинских идей, затрудняющей их оценку. Стоит заметить, что и в советском академическом литературоведении 50–70-х годов (Г. Фридлендер, А. Чичерин и др.) бахтинская концепция полифонического романа Достоевского встречала по преимуществу отрицательное отношение.

Отчасти это связано с непониманием сути замысла Бахтина – масштаба его концепции, обоснованной в книге о Достоевском; такое непонимание в значительной степени обусловлено тем, что обе ее редакции вышли в свет несравненно раньше, чем бахтинские трактаты начала 20-х годов (АГ был опубликован в 1979-м, а ФП – лишь в 1986 году). Между тем труд о Достоевском является их естественным продолжением. Если в ФП и АГ Бахтиным была поставлена задача создания «первой философии» – учения о «бытии-событии» – и сделаны начальные шаги в ее разработке, то в книге о Достоевском представлен ее центральный раздел – учение о диалоге как бытии духа. Критики Бахтина считали книгу о Достоевском чисто литературоведческим исследованием и, как правило, выражали сомнение в том, что концепция полифонического романа адекватно отражает художественные замыслы Достоевского. И до последнего времени отнюдь не каждому филологу ясно, что за бахтинским трудом стоит сверхзадача, состоящая в обосновании диалогической философии – русского варианта диалогизма, параллельного концепциям М. Бубера, Ф. Розенцвейга, Ф. Эбнера, О. Розенштока-Хюсси.

В самом деле в ФП Бахтин развивает мысль о нравственном бытии как поступке личности; здесь же им постулируется социальная природа нравственного бытия и намечается переход к социальной онтологии. В АГ, в неразрывном единстве с проблемами эстетики «завершения», Бахтин, в сущности, ищет такую форму – форму художественную и одновременно форму общения – которая обладала бы этической безупречностью, позволяя личности, в атмосфере утверждающей ее любви, свободно реализовать свое глубочайшее существо. Эти искания вплотную подводят Бахтина к представлению о диалоге, которое, однако, остается за пределами АГ. Диалог – как совершеннейшая форма художественного слова и при этом идеальный этический принцип – проблематизируется уже в книге о Достоевском, которая поэтому является непосредственным итогом философского «сюжета» АГ.

Мир Достоевского под пером Бахтина предстает «диалогизированным» вплоть до мельчайших своих атомов. На первом плане здесь стоит «диалогическое» отношение автора к герою, состоящее в том, что герой в художественном замысле Достоевского имеет возможность до конца выявить ведомую ему одному, с его уникального бытийственного места, правду о мире; реализовавшаяся полностью, «идея» героя предстает в некотором роде правомерной безотносительно к своему содержанию. Герой, показанный таким образом, выступает как личность, в модусе «я» («ты» для «автора»); мир Достоевского, по Бахтину – это мир полноправных личностей, но не мир объектов, каким является в значительной степени всякий «эстетический» мир. Герой Достоевского, лишенный «объективных» черт, предстает не как «образ», но в качестве «слова»; открыв диалогический способ показа «слова» героя, «слова» «другого», Достоевский, по мысли Бахтина,