Жажда смерти - Кирилл Шелестов

— Не звони мне, пожалуйста, в эти выходные, — пробормотал я. — Мне кажется, что я буду занят.

Я дотащился до своего джипа и с помощью Гоши вскарабкался на пассажирское сиденье.

— Вам срочно в травмпункт надо, — встревоженно сказал Гоша, залезая в машину с другой стороны. — Крови-то сколько! Зашивать рану придется.

— Зашьем, — сказал я, роясь в карманах в поисках носового платка.

— Пальто все перемазали, — продолжал Гоша с нескрываемым сожалением. — Брюки вот тоже.

— Пальто новое купим, — пообещал я, запрокидывая голову назад и прикладывая платок к стремительно разбухавшей ране.

— Андрей Дмитриевич! — вдруг с обидой выпалил Гоша. — Что ж вы ему в ответ не врезали? Теперь его охрана над нами смеяться будет.

— Пусть смеется, — буркнул я. — Я был ему должен.

— За что? — удивился Гоша.

— За безответную любовь, — ответил я.

— Не понял, — признался Гоша.

— И не надо. Главное, что мы с ним теперь в расчете.

Ближе к вечеру, зашитый и заклеенный, я позвонил Оксане из дома.

— С вами все в порядке? — осторожно спросила она. — Как вы себя чувствуете?

Это означало, что она уже знает про драку. Интересно, кто ей разболтал: моя или Храповицкая охрана?

— Со мной все отлично, — успокоил ее я. — И будет еще лучше, если ты отправишь меня во Флоренцию. Чем скорее, тем лучше. Забронируй, пожалуйста, билеты и отель. Что-нибудь в центре города. Сейчас не сезон, так что, надеюсь, с этим проблем не будет.

— Через Москву?

— Через Москву, через Чукотку, не имеет значения.

— Это командировка? — уточнила она.

— Это пенсия, — ответил я.

— Простите?

— Это не командировка.

— Собственно, я хотела узнать, вы летите один? Или нужно заказывать билеты кому-то еще?

— Я лечу совершенно один.

Если она и удивилась, то ничем этого не выдала.

— А когда вы хотели бы вернуться?

— Не знаю. Может быть, когда закончится срок визы. Возьми мне обратный билет с открытой датой или не бери вообще.

— Хорошо, я доложу вам завтра. — Она сделала паузу. — А Владимир Леонидович вам еще не звонил?

— Нет, — ответил я коротко.

— В четверг Владимира Леонидовича официально назначают генеральным директором «Уральсктрансгаза», — проговорила Оксана с нескрываемой гордостью. — Представлять его приедет сам Вихров. Сегодня звонили из Москвы, из его приемной. Мне Лена, секретарь Храповицкого, по большому секрету рассказала.

— Это здорово! — сказал я равнодушно. — Мы долго за это боролись.

— Еще Лена намекнула, что Владимир Леонидович хочет назначить вас своим заместителем по «Трансгазу». И вам необходимо составить новое штатное расписание. К понедельнику, — теперь в ее голосе к гордости добавилось возбуждение.

Должно быть, внутренне она ликовала в преддверии повышения. Ведь в новое штатное расписание можно было, например, включить пару секретарей, а Оксану сделать помощником.

Это предложение я, наверное, должен был понимать как компенсацию за подбитый глаз. Русское покаяние с еврейским привкусом. Храповицкий не решился позвонить мне сам и теперь исподволь, через секретарей, пробовал воду. Интересно, если бы он еще выбил мне зуб и откусил ухо, назначил бы он меня руководителем холдинга вместо Виктора?

Проблема заключалась в том, что мне не требовалось сатисфакции. Я не только не сердился на него, я даже был ему по-своему благодарен. Пусть ненадолго, но он избавил меня от чувства вины перед ним и перед остальным человечеством. Не столько потому, что он ударил, сколько потому, что я не ответил.

Когда день за днем ты борешься с искушением пустить себе пулю в лоб, ты не можешь заставить себя всерьез относиться к тому, чем живут другие люди. Тебе кажется это смешным и нелепым, хотя, участвуя в их деятельности, ты вынужден притворяться, что тебе это так же интересно и важно, как им. Не желая их обидеть, ты скрываешь свою скуку и равнодушие. Но ты не в силах преодолеть внутреннюю неловкость оттого, что ты их совсем не уважаешь.

Я чувствовал себя так, словно наконец-то сделал первый шаг в сторону. Перебрался с рубежа на обочину, превратившись из участника событий в наблюдателя. Впервые за последнее время я испытывал облегчение и был в мире с собой.

— Андрей Дмитриевич, — не выдержала Оксана, не дождавшись моей реакции, — вы меня слышите?

— Слышу, — отозвался я. — Ты уже что-нибудь узнала насчет моей поездки?

Положив трубку, я посмотрел выпуск новостей по телевизору. Косноязычный сотрудник прокуратуры рассказывал новые подробности по делу о покушении на Сырцова. Новых подробностей не было. Я подумал, что теперь мне следует привыкать к тому, что новости будут доходить до меня через средства массовой информации. А не наоборот. Этот мир все еще ловил меня, но я не собирался возвращаться.

Я выключил телевизор и позвонил Насте.

— Здравствуйте, — сказал я. — Я не очень вас отрываю?

— Нет, не отрываете, — ответила она сдержанно. Ее глуховатое контральто было печальным. — Я вообще-то ухожу сейчас. К Диане. Она попросила, чтобы я сегодня осталась у нее ночевать.

— Я не хотел его бить, — сказал я вдруг непроизвольно. — Извините. Так вышло...

— Я знаю, — тихо ответила она. — Просто он был... не таким. Из-за этого все и получилось...

— Не таким, как я? — переспросил я.

— Ну да, и это тоже, хотя я другое имела в виду, — она смешалась. — Вы тоже простите, я, наверное, не очень ясно умею выражаться. Я собиралась сказать, что он был очень беззащитным. А хотел выглядеть иначе...

— Может быть, он и сам верил, что он не такой, — заметил я. — Мы очень редко принимаем себя такими, какие мы есть на самом деле.

— И вы? — спросила она. — Я имею в виду, вы тоже хотите казаться другим?

— Я пытаюсь понять, какой я, — признался я. — Чтобы избегать неловких ситуаций. Знаете, когда ты, например, искренне полагаешь, что можешь сделать то-то и то-то. А в последнюю минуту понимаешь, что на это не способен. И наоборот. Когда, к своему удивлению, поступаешь так, что потом жалеешь. Ударить слабого — это непростительная слабость. Кстати, сегодня я вышел на пенсию. Уволился.

Она откликнулась не сразу.

— Странно, — задумчиво заметила она. — А мне казалось, вам нравится то, чем вы занимаетесь...

— Совсем не нравится, — возразил я.

— Я, наверное, опять плохо выразилась, — заторопилась она. — Когда говорят о пенсии, то представляется что-то очень спокойное. А вы не очень спокойный человек.