«Искусство и сама жизнь»: Избранные письма - Винсент Ван Гог

написанная «пламенной рукой». Понимаешь, в «Синдиках» Рембрандт верен натуре, хотя и в этой верности он всегда достигает высот, величайших высот, бесконечности. Однако Рембрандт умел делать и кое-что другое, когда от него не требовалось буквальной точности, как в портретах, – когда ему дозволялось сочинять, быть поэтом, т. е. Творцом. Таков он в «Еврейской невесте». Как хорошо понял бы эту картину Делакруа. Какое благородное чувство, бездонно-глубокое. Насколько уместны здесь слова: «Чтобы написать вот так, надо несколько раз умереть». О картинах Франса Хальса можно разговаривать, он всегда остается на земле. Но Рембрандт спускается в такие тайные глубины и говорит такие вещи, для которых нет слов ни в одном языке. Рембрандта по справедливости называют волшебником – а это непростое ремесло.

Я упаковал несколько натюрмортов, ты получишь их на следующей неделе вместе с двумя этюдиками-воспоминаниями об Амстердаме, которые я написал на лету, и несколькими рисунками. В ближайшее время пошлю тебе книгу Гонкура «Шери». Гонкур всегда хорош, он работает очень добросовестно и прилагает много усилий.

В Амстердаме я видел две картины Израэльса – «Рыбака из Зандворта» и одну из самых последних, старуху, сгорбившуюся и похожую на мешок с тряпками, у кровати, на которой лежит тело ее мужа. Обе картины, по-моему, написаны, как всегда, мастерски. Пусть они там болтают сколько угодно о технике в этих фарисейских, пустых и лицемерных выражениях, настоящие художники руководствуются сознанием, называющимся чувством, у них не душа и мозг существуют ради кисти, а кисть существует ради мозга. Кроме того, настоящий художник не боится холста, это холст боится настоящего художника.

Еще я видел в Амстердаме современных художников, Виткампа и других. Виткамп, пожалуй, лучше всех, он напоминает Жюля Бретона. Остальные, которых я не буду перечислять, фехтуют тем, что сами называют техникой. Но я нашел их СЛАБЫМИ именно в техническом отношении. Представляешь себе – все эти холодные серые тона, почитающиеся изысканными, хотя на самом деле они плоски и скучны и составлены по-детски беспомощно. На потребу художникам, работающим, как они думают, в изысканной светлой гамме, сейчас производятся специальные краски, состоящие из обыкновенных, смешанных с простыми белилами. Фу!

Знаешь, я считаю, что техника, смешение цветов, моделировка, к примеру «Рыбака в Зандворте», – великолепны, в духе Делакруа, а современные холодные и плоские серые тона в смысле техники ничего не стоят и остаются краской, в то время как Израэльс – за пределами краски. Ты понимаешь, что я говорю не о Яапе Марисе, Виллеме Марисе, Мауве, Нейхейсе, которые работают каждый в своей цветовой гамме и каждый по-своему хорошо, равно как и Бломмерс и др. Но школа этих мастеров, их последователи, Тео, – считаю, что они слабоваты.

Побывал также в музее Фодор.

«Пастух» Декана – это шедевр. Помнишь ли ты Мейсонье, набросок смертного ложа? А Диаса? И еще там есть Босбоом, Валдорп, Нейен, Рохюссен, исконные художники времен сорокалетней давности, я всегда люблю их смотреть. В Рохюссене есть тот же задор, что и в Гаварни.

Натюрморты, которые я тебе посылаю, – это этюды для изучения цвета. Хочу писать их и впредь: думаю, это небесполезно. Через некоторое время они потускнеют, но, скажем, через год станут лучше, чем сейчас, если после полного высыхания покрыть их лаком. Развесь у себя в комнате по стенам, прикрепив кнопками, множество моих этюдов, как прежних, так и нынешних, вперемежку, и ты увидишь, думаю, что между ними есть связь, что цвета выигрывают рядом друг с другом.

Кстати, что касается их слов «слишком много черного»: чем больше я вижу картин, написанных в примитивной холодной гамме, тем больше радуюсь, что в моих этюдах они видят «слишком много черного».

Взгляни на «Рыбака в Зандворде», он ведь написан красным, синим, желтым, черным и грязновато-белым (все цвета хорошо смешаны и приглушены), разве нет? Когда Израэльс говорит, что не следует писать черно, он наверняка имеет в виду совсем не то, как его слова воспринимаются в наше время; он имеет в виду, что тени тоже должны иметь цвет. Однако это вовсе не исключает ни одной цветовой гаммы, в том числе темной, гаммы из черных, коричневых и глубоких синих тонов.

Но к чему размышлять о гладеньком бессилии современных художников – лучше размышлять о Рембрандте, Франсе Хальсе и об Израэльсе.

Письмо получается довольно длинным, и хоть ты, возможно, не веришь моим рассуждениям о цветах, хоть ты считаешь меня пессимистом, когда я говорю, что многие из так называемых изящно-серых красок на самом деле уродливо-серые, хоть ты считаешь меня пессимистом или кем-то похуже, когда я порицаю также гладенькую выписанность лиц, рук и глаз, оттого что все великие мастера работали иначе, я надеюсь, что твои собственные искусствоведческие штудии, которыми ты, к счастью, вновь занялся, постепенно изменят твои взгляды. У меня есть к тебе просьба. Этот мой знакомый из Эйндховена, который вместе со мной ездил в Амстердам, купил в магазине у К. М. книгу Бюргера «Музеи Голландии. Музей Ван дер Хопа и музей Роттердама», но у К. М. не было первого тома, «Музеи Гааги и Амстердама». А он нам нужен. Он уже распродан, но ты ведь можешь постараться его достать, мой знакомый готов заплатить за него, если надо, скажем, 10 франков, но лучше бы меньше. Я сразу же пошлю те деньги, которые ты за него заплатишь, он поручил мне это дело на таком условии. Постарайся, пожалуйста! Если найдешь этот том, прочитай его сначала сам, потому что книга отличная.

Внутрь магазина К. М. я не заходил.

Две дощечки, написанные в Амстердаме, я делал в страшной спешке; одну написал прямо на вокзале, куда пришел слишком рано, задолго до отправления поезда, а вторую утром, до ухода в музей, около десяти часов. Тем не менее посылаю их тебе, они вроде изразцов, на которых изображение нанесено несколькими мазками.

Что касается конца месяца – дружище, я полностью на мели, как же быть дальше… Не можешь ли ты прислать мне 20 франков или хоть сколько-нибудь? В следующем месяце мне снова надо будет платить за краски, а 1 ноября – арендную плату в 25 гульденов.

Что касается поисков связей для продвижения моих работ, я поговорил еще кое с кем и если снова туда поеду, то возьму с собой свои картины. Сейчас царит общее затишье, благодаря которому ЛЕГЧЕ найти возможность выставиться.

БУДЕМ КАК МОЖНО БОЛЬШЕ РАБОТАТЬ. Таков наш девиз, если мы хотим добиться успеха. Именно потому, что сейчас затишье, надо много работать, и тогда никакие порты не будут для нас закрыты, наоборот, мы еще привяжем метлу к мачте нашего корабля![211]

Кланяюсь.

Всегда твой Винсент

537 (429). Тео Ван Гогу. Нюэнен, среда, 28 октября 1885, или около этой даты

Дорогой Тео,

с огромным удовольствием прочитал твое письмо о черном. По нему я вижу, что у тебя тоже нет предубеждения против черного.

Твое описание этюда Мане «Мертвый тореадор» содержит хороший анализ. И все письмо служит доказательством того, что я некогда уже понял по твоему кроки Парижа, а именно: если ты прилагаешь усилия, то можешь отлично живописать словами.

Изучение законов цвета, несомненно, помогает перейти от инстинктивной веры в великих мастеров к осознанному пониманию, отчего красиво то, что нам кажется красивым, а это в наше время необходимо, если учитывать, насколько произвольно и поверхностно все судят о произведениях искусства.

Не заставляй меня отказаться от моего пессимизма относительно современной торговли картинами, потому что этот пессимизм вовсе не подразумевает уныния. Про себя я рассуждаю так: предположим, я прав, когда в причудливых манипуляциях ценами на картины все больше вижу нечто вроде торговли тюльпанами. Предположим, говорю я, что подобно тому, как в конце прошлого века рухнул рынок тюльпанов, рынок картин и прочая спекуляция рухнут в конце этого века так же быстро, как они возникли.

Пусть торговле тюльпанами пришел конец, ЦВЕТОВОДСТВО ВСЕ РАВНО ОСТАЕТСЯ. Лично я и в горе, и в радости вполне доволен ролью садовника, который любит свои растения.

Сейчас на моей палитре началась оттепель, и первоначальная суровость прошла.

Правда, я все еще