Ангелы на кончике иглы - Юрий Дружников

Стремясь собрать наиболее полное собрание ленинских носов, Закаморный отбивал их в скверах и парках, в учреждениях, на заводах и на железнодорожных станциях. Он не спал ночью, пока ему не удавалось овладеть очередным носом. Коллекционер спешил: ведь в любую минуту могло случиться нечто чрезвычайное, какая-нибудь перемена власти, и тогда со статуями Ленина поступят так же, как с монументами Сталина, которые у него на глазах опутывали цепями, валили и давили гусеницами бульдозеров. Сохранились ли для потомков носы товарища Сталина? Нет, ничего не сохранилось! А носы основоположника – вот они, хоть сейчас на выставку. Максим уже придумал ее название: «Носиана-Лениниана».

Из рюкзака Закаморный вынул пару свеженьких носов. Один из них он ухитрился отбить в кинотеатре «Космос», для чего пришлось разориться на билет и посмотреть часть немыслимого фильма. Второй – уходя последний раз из редакции «Трудовой правды». Новые носы Максим аккуратно уложил в сундучок, добавив туда исторический документ, сорванный с доски приказов в соответствующем учреждении.

ЦИРКУЛЯРНОЕ ПИСЬМО No 82/4-С

В целях улучшения качества продукции всем скульптурным фабрикам Художественного фонда СССР приказываю в срочном порядке укрепить каркас бюстов В.И.Ленина (все артикулы) введением в нос головы металлического крючка, препятствующего повреждению носа путем излома.

Основание: отношение компетентных органов.

Замдиректора (подпись неразборчива)

Покончив с носианой и опустив сундук в яму, Закаморный открыл канистру и бросил в нее несколько листков бумаги, исписанных мелким почерком. Он, бывало, читал друзьям, но никогда не показывал свои стихи. Он не слушал ничьих мнений, будучи уверенным в том, что коллектив уродует личность.

– О русская земля! – бормотал Максим, закапывая канистру рядом с сундучком и закладывая яму кусками дерна. – Что хранишь ты в израненном теле своем? Человеческие кости да рукописи…

ИЗ ТЕТРАДИ, СВЕРНУТОЙ В ТРУБКУ И ПРОСУНУТОЙ НА ВЕРЕВОЧКЕ В ГОРЛО ПОЛИЭТИЛЕНОВОЙ КАНИСТРЫ

Закопана в лесу под Звенигородом: 24-й километр первой кольцевой бетонки, не обозначенной на картах; от километрового столба по просеке до трех берез; от средней березы на солнце, восходящее в апреле, шесть шагов.

ДОМА И ЛЮДИ

На тихой улице Песчаной,

напротив парка и кино,

ты был прописан постоянно

и просто жил уже давно

на тихой улице Песчаной.

Напротив парка и кино

стоят дома спиной друг к другу,

в витринах выставив вино,

выдерживая жар и вьюгу,

напротив парка и кино.

Стоят дома спиной друг к другу.

Им все равно, кто здесь живет,

кто водку пьет, кто пишет фугу,

кто спит, кто водит самолет.

Стоят дома спиной друг к другу.

Им все равно, кто здесь живет.

И людям вовсе безразлично:

мельчает русский наш народ.

Ты мрешь с тоски, а мне отлично.

Им все равно, кто здесь живет.

И людям вовсе безразлично:

там свадьба, тут протечка ванн.

Одним смешно, другим трагично.

Ведь и внимание – обман!

И людям вовсе безразлично.

Там свадьба, тут протечка ванн.

Нам наплевать на ваше горе.

Вот новый импортный диван.

Мальчишки пишут на заборе.

Там свадьба, тут протечка ванн.

Нам наплевать на ваше горе.

Вот если было бы дано

святое обрести во взоре

и нечто человечье!… Но…

Нам наплевать на ваше горе.

ПРОХОЖИЙ

Все идет в одно место…

Экклезиаст, 3,20.

Шел по улице прохожий,

никому он не мешал.

Все текли, и тек он тоже,

все дышали – он дышал.

И держался тихо очень

направленья одного.

Замечал он, между прочим,

кое– что про кой-кого.

Шепот, крики, разговоры,

чью-то радость, чей-то смех,

в окна наблюдал сквозь шторы

чей– то стыд и чей-то грех.

А ему навстречу позже

человеческой рекой

на прохожего похожий

шел прохожий, но другой.

Узнавал он тех по роже,

что гуляют и глядят,

засекал таких прохожих,

чтобы вставить в свой доклад.

Был еще один прохожий,

плыл величественно он

в черной «Чайке». Ну так что же?

Это тоже моцион.

А потом прохожий третий

приходил в свой кабинет

и, собрав доклады эти,

отправлялся в туалет.

Изучал он в туалете

персонально каждый факт,

и затем, простите, дети,

совершался некий акт.

По трубе в реку стремится

за докладами доклад.

Над рекою пар клубится —

дышит смрадом стар и млад.

Самокритики не зная,

Бог заметит невзначай:

«Эх, природа, мать такая!

Сотворила – получай!»

Шел по улице прохожий,

никому он не мешал.

Все текли, и тек он тоже,

все дышали – он дышал.

БАЛЛАДА О ЛЕЙТЕНАНТЕ

Глушилки перестали верещать,

И тишина настала вдруг такая,

Что Бог бы мог еще Христа зачать

Или создать магнитофон «Акая».

Вернулся, выпив пива, лейтенант,

Включил рубильник, и опять завыло,

Захрюкало, трещало, в бубны било, —

У лейтенанта был на то талант.

Всю ночь он вел с диверсиями бой.

Бурлил и таял Днепрогэс в эфире.

Был лейтенант доволен сам собой:

Он мир спасал от мира в этом мире.

Спаситель наш, сдав смену ровно в пять,

Пришел домой, и сон его был светел.

Рубильник он во сне сжимал опять,

А грудь жены в кровати не заметил.

Враги не спят снаружи и внутри.

Прав лейтенант, какого ищут ляда?

Пока он пил, я, что ни говори,

Поймал чуть-чуть неглушенного яда.

«Авроры» залп стоит сплошной стеной.

Глушители не спят, почетна их работа.

Надежда лишь на очередь в пивной.

Пей, лейтенант! Послушать так охота!

ВИЗИТ В ПИТЕР

В Ленинграде бываю я редко.

Погуляла здесь царская власть.