Герои умирают - Мэтью Стовер

Когда герцог впервые произнес слово «игра», предатель взглянул вначале на него, а затем на Берна – ужас читался в его округлившихся глазах. Его губы подпрыгивали, как у ревущего ребенка, из горла вырвался сдавленный звук.

– В чем дело? – спросил Тоа-Сителл. – Что случилось, Ламорак?

Тот взмахнул дрожащей рукой.

– Я… я ничего… я просто не могу… Берн презрительно фыркнул.

– Он сейчас обмочится. Что, боишься актиров, а?

– Я… нет… я… – Стул Ламорака потихоньку полз назад – он вслепую отталкивался здоровой ногой.

– Он не просто боится, – подошел ближе Тоа-Сителл. – Я такое уже видел. Это вроде болезни. Некоторые боятся пауков, а однажды я встречал человека, который так боялся высоты, что не мог даже подниматься по лестнице.

– Да? – ухмыльнулся Берн.

Неожиданно он прыгнул к Ламораку и схватил его за плечи. Рывком поднял со стула и встряхнул его в воздухе.

– Боимся, да? Ой, как страшно! – Он исторг пьяный смех. – Повторяй: Кейн – актир. Ну, давай, скажи: Кейн – актир!

Ламорак потерял дар речи и только мотал головой.

– Берн, – Тоа-Сителл положил руку ему на плечо, – это бесполезно. Он не может совладать с собой.

Берн повернулся к нему – у него были глаза разъяренной пумы.

– Убери руку, если она тебе нужна целой. Он скажет «Кейн – актир» или я ему оторву руку! Ламорак мычал, а Берн все тряс его.

– Думаешь, я не смогу? Думаешь, сил не хватит? Ну! Кейн – актир!

Лицо у Ламорака покраснело, затем посинело, глаза закатились, словно у попавшей в пожар лошади.

– К… К… – выдавил он из себя сквозь зубы, задыхаясь, – К-кейн…

Холодный пот прошиб Тоа-Сителла. Он открыл рот, закрыл и вскричал:

– Берн, подожди! Он не может ничего сказать! Он пытается, но не может! Помнишь то заклятие, которое мешает актирам говорить? Помнишь? Ма'элКот ведь рассказывал!

Берн нахмурился и посмотрел на герцога. Забытый на мгновение Ламорак болтался в воздухе.

– Не понимаю, о чем ты.

– Не понимаешь? Ламорак один из них! Он не может сказать, что Кейн актир, потому что знает – это правда!

– Нет! – завизжал Ламорак. – Клянусь! Я не актир, клянусь! Это неправда, это все выдумки, я…

– Заткнись, – равнодушно произнес Берн, подкрепив свой приказ хорошим встряхиванием, от которого голова Ламорака мотнулась назад.

Без всякого перехода граф успокоился и расслабился; на его физиономии было написано скотское удовлетворение.

– Да… Как вам это? Чтоб я сдох! Говорят, на воре шапка горит.

Тоа-Сителл хмуро кивнул в знак согласия.

– Точно. Понимаешь, что это значит?

Берн пожал плечами. Ламорак заскулил, и Берн изо всех сил ударил его по черно-синей опухоли на месте сломанной челюсти.

– Заткнись.

– Это значит, что мы можем проверить. Посади его на стул.

Берн повиновался.

– Возьми его за руку, – скомандовал Тоа-Сителл. Ламорак попытался вырвать руку, но Берн явно превосходил его силой.

– А теперь, – сказал Тоа-Сителл, – вырывай у него пальцы по одному, пока он не скажет: «Я – актир». Думаю, он не сумеет, даже если ты вырвешь ему все десять,

Ламорак завыл, глухо завизжал сквозь зубы, прежде чем Берн вывернул и рванул мизинец на его руке. Кости захрустели, и плоть разорвалась со звуком треснувшей толстой материи. Берн бросил палец через плечо, словно обглоданную куриную кость. В лицо ему брызнула кровь. Ухмыляясь, он облизнулся.

Тоа-Сителл шагнул вперед и стал затягивать вокруг запястья Ламорака ремень, пока алый поток не сменился редкими каплями.

– Слушай, да скажи ты, и дело с концом, – посоветовал Берн. – Мне не составит труда сделать то же самое еще девять раз. Ну неужели так трудно сказать? Я – актир. Я – актир.

Ламорак помотал головой и набрал в легкие воздуха, намереваясь заговорить, однако Берн окровавленной рукой запечатал ему рот.

– Подумай сперва, Ламорак. Если ты скажешь что-нибудь другое, кроме «Я – актир», то лишишься еще одного пальца.

Он убрал руку. Ламорак не произнес ни слова, только глядел с мольбой на Тоа-Сителла. Герцог пожал плечами – от Ламорака не будет толку, если он окажется в шоковом состоянии или умрет от потери крови.

– Мы узнали все, что нам было нужно, Берн. Следует отвести Ламорака к Ма'элКоту. Так мы сможем доказать ему, насколько опасен Кейн. Если Ламорак засвидетельствует все необходимое, Кейн больше не сможет притворяться невинной овечкой.

Берн кивнул.

– Займись этим. Мои ребята тебя проводят. Насколько я понимаю, для исполнения плана Кейну нужна сеть. Я поставил четверых наблюдать за ней и приказал им следовать за Кейном, когда тот появится, Они могут знать, где он сейчас. Я немедленно пойду туда и расспрошу их.

Берн потянулся за плечо и дотронулся до широкой крестовины Косалла, словно ласкал бедро любимой.

– Если я поймаю его, то решу все наши проблемы одним ударом.

– Времени мало. – Тоа-Сителл показал на встающее из-за крыш солнце. – Не теряй ни минуты.

Берн протянул ему окровавленную руку.

– Счастливо. Уж постарайся убедить Ма'элКота. Тоа-Сителл без колебаний пожал ему руку.

– Удачи тебе, Берн. И – хорошей охоты.

6

Кайрендал казалось, будто в глазах у нее полным-полно битого стекла – моргая, она всякий раз чувствовала боль. Постепенно расширив свою Оболочку настолько, чтобы ее трудно было зафиксировать, она позволила ей вобрать немного живительной энергии из потока Силы. Она отдохнет потом, когда все закончится.

Сидевший рядом король Канта смотрел в окно на толпы народа внизу. Его Оболочка переливалась серебром с розоватым отливом, перемежавшимся алыми пятнами. Последние явно происходили от того, что королю нравился нынешний вид Кайрендал. За прошедшую ночь и день эльфийка поработала над иллюзией своей внешности весьма тщательно – локоны приобрели более глубокий каштановый цвет, глаза казались темно-карими, а выступающие кости – не более чем нежными мускулами, перекатывающимися под кожей, – это понравилось королю больше всего.

Кайрендал знала, как сделать любого мужчину управляемым.

– Это ведь наши там, да? – взволнованно спросил король. – Господи, и эти тоже могут быть нашими. Видишь? Ты ведь делала пару обликов с перьями на шапочке и в трико?

Кайрендал лениво потянулась и выглянула из окна, хотя ее не слишком интересовали толпы, собиравшиеся на Стадионе Победы. Для нее самое главное происходило здесь, в одной комнате с королем.

– Не знаю, – пропела она, – может быть. Я напридумывала столько обликов, что все их и не упомню.