Дети земли и неба - Гай Гэвриэл Кей

— От меня пахнет луком? — однажды спросила она.

— Нет, — ответил он. — А что плохого в луке?

— Некоторые говорят, он плохо пахнет.

— Вот как. Ну, может он пахнет плохо. Но ты — нет.

Она быстро кивнула, будто он сказал нечто важное. Он не сказал ей, что провел много ночей в палатках с уставшими немытыми солдатами.

Он не был таким наивным, чтобы не видеть, что она не возражала бы, если бы он подошел к ней в темноте или у речки, когда стало теплее. Но он дал слово, да и не собирался провести здесь всю жизнь. Дело не в том, что на этих фермах люди жили недостаточно хорошей жизнью, но это была не его жизнь. Или не та жизнь, которой он бы хотел. Хотя он пока не слишком ясно представлял себе, чего бы хотел.

Но в какой-то момент стало ясно, что планам на свадьбу и на объединение двух ферм противится Милена, а она им противится из-за Невена.

Она не могла отказать своему отцу, но Зорзи был неторопливым человеком, и он проявлял терпение. У него также, по-видимому, оставалось какое-то предубеждение против семьи Йорьо, с давних пор, поэтому, возможно, он бы не стал очень уж возражать, если бы этот большой юный чужак предпочел остаться с ними.

Невен так и не узнал, прав ли он. После того, как растаял снег и появились первые почки и цветы, он сказал в конце трапезы в середине дня, что пробудет, пока они не закончат пахоту и сев, а потом уйдет.

Милена два вечера подряд подавала ему остатки бульона со дна котла и половинную порцию капусты, но не сказала ни слова. Он чувствовал себя немного виноватым, но Димитар показался ему человеком порядочным, и у этих двоих были основания быть вместе. Не каждый человек может уйти в широкий мир в погоне за мечтами и другой жизнью, особенно девушка.

Ему казалось, что люди должны все время проходить сквозь жизни других людей, прикасаться к ним, и чувствовать их прикосновения. Может быть, что-то оставлять после себя, становиться воспоминанием, подобно упавшей звезде. Например, учитель Касим. Касим для него стал воспоминанием. И Кочы тоже. И Скандир, в тот день, над дорогой, когда он пощадил его жизнь. Это было нечто большее, чем воспоминание.

Он гадал, как долго будет помнить эти фермы, вой ветра, крик совы зимними ночами, как они с Зорзи и его сыновьями убивали волков, а свет лун сверкал на утоптанном снегу. Тело Милены, нагнувшейся над столом, когда она разливала для всех суп, или стояла у колодца возле реки в конце дня, глядя вдаль на что-то такое, чего никто кроме нее не видел.

Однажды утром он ушел перед рассветом, когда последние звезды еще горели на небе. В сумерках он предупредил Зорзи, возвращаясь с весеннего поля, и они попрощались. Он ничего не сказал Милене в тот вечер, но получил разрешение ее отца оставить ей подарок: он уходил, поэтому это было можно.

У него была серебряная цепочка на шею с серебряной звездой ашаритов. Он больше не собирался ее носить. Он повесил звезду на ручку двери ее спальни и ушел.

К этому времени он уже говорил на языке Саврадии как саврадиец. Он и есть саврадиец, сказал он себе на дороге, когда солнце вставало у него за спиной. И он, в конце концов, понял, куда теперь пойдет. Может быть, он всегда это знал, подумал он.

Три дня спустя на него напали.

Он знал, что за ним следили все утро. Ты можешь уйти от Джанни, от всего, что знал, изменить свою жизнь (или попытаться), но не можешь так быстро забыть все, чему тебя учили.

Три человека шли вместе с ним, держась к северу от дороги. Он подумал, что они, наверное, хаджуки; местность повышалась, а их страной были горы. Он надеялся, что это хаджуки.

Они спустились точно в том месте, где он ожидал, там, где склоны подошли близко к шершавой полосе дороги, где подлесок, кусты и деревья создавали прикрытие.

Но недостаточное.

— Остановитесь там! — крикнул он по-османски. — Если не торопитесь умереть.

Они не остановились. Он этого от них не ждал. Он был одиноким путником в пустынном месте, и у него были меч и лук, которые они могли отнять. Они встали, чтобы он их увидел, и двинулись вперед, расходясь в стороны. Двое держали в руках тяжелые ружья. Большинство людей, подумал он, сейчас подняли бы руки и сдались, или встали на колени при виде хаджуков с ружьями. Надеясь, что их всего лишь ограбят, и они останутся живы.

— Не думаю, что это мы здесь умрем, — сказал один из них. Он носил длинную бороду и шерстяную шапку.

— Плохая идея, — сказал Невен. — Надо сказать, я не люблю хаджуков.

— Неужели? А как тебе нравятся ружья, хорошенький мальчик?

— Я думаю, что на них плохие прицелы, и они часто дают осечку. Думаю, это старые ружья, и сомневаюсь, умеете ли вы быстро их перезаряжать.

Они остановились. Его спокойствие заставило их это сделать. Потом тот, кто с ним говорил, прицелился в него.

— Давай проверим, — сказал он.

Они проверили. Невен был одним из лучших лучников в Мулкаре. Природная меткость, сказал учитель-лучник, а он был скуп на похвалу.

Он убил первым того, кто целился из ружья, как их учили, и грохот его выстрела раздался в тот миг, когда хаджук умер, конвульсивно дергая пальцем.

Двое других бросились вперед. Один выстрелил из ружья, что было напрасной тратой усилий, на бегу можно только наделать шуму, но не попасть в цель. Невен даже не потрудился пригнуться (их учили падать, обычно стрелок целился высоко). Он успел выпустить еще одну стрелу, и она попала и в этого стрелка тоже.

Он мог бы выстрелить из лука и в третьего — лучники Джанни стреляли быстро, вот почему луки обычно оказывались лучше, чем ружья, — но это были хаджуки, и ему хотелось сразиться с одним из них, убить его мечом, увидеть вблизи, как он упадет.

Так и случилось.

Потом — тишина. Часто кажется, что стало еще тише после того, как смолкли громкие звуки, подумал Невен. Когда раздались выстрелы, с деревьев поднялись птицы, хлопая крыльями (он это вспомнил), но теперь наступила эта тишина.

«Так легко оборвать жизнь, — подумал он, — так не должно быть». Он не сожалел о случившемся — они спустились с гор, чтобы убить его, — но все равно они дышали, думали о женщине, о своих стадах, о ярком солнце в полдень, они были голодны, или устали, или волновались, а теперь они ничего этого не чувствуют.

Возможно, подумал он, теперь с гор спустятся другие, услышав выстрелы, поэтому он ускорил шаг, после того, как вытер меч и проверил, нет ли у хаджуков чего-нибудь такого, что могло бы ему пригодиться.

Нашел немного еды. Его собственные сапоги были лучше, чем у них (они были бедными людьми, оборванными — нелегкая, видимо, у них была жизнь). У них были кинжалы, но и у него тоже. Он оставил ружья на месте. Они были тяжелые, и Невен не любил ружья. А вот свои стрелы он собрал.

Второй хаджук был еще жив. Невен посмотрел на него сверху, хаджук лежал, задыхаясь, рядом с дорогой.