Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных - Джосайя Бэнкрофт

Завернул стетоскоп.

– Я бы предположил, что она умерла примерно десять минут назад. Может быть, пятнадцать.

Ирен схватила Охряника за руки и оторвала от пола. Она прижала его к своему лицу и попыталась заглянуть в самую глубину тупых, веселых глаз, в тот идиотский, одурманенный разум, какой еще сохранился.

– Ты был мертв. Сфинкс спас тебя. Ты можешь кое-что сделать. Я знаю, что можешь. Делай это, делай сейчас же, или я разорву тебя на такие куски, что даже Сфинкс не соберет тебя заново. – Она сильно встряхнула его, подтверждая свои слова.

– Подожди, ладно, подожди! – Глаза Охряника закатились от тряски, но улыбка все равно сияла. Прижавшись носом к носу Ирен, он сказал: – Я могу спасти ее. Если только ты меня отпустишь.

Как только Ирен отпустила его, он вернулся к своей сумке и достал толстый шприц и алый флакон Сфинкса.

– А зачем он тебе понадобился? – спросил Байрон.

– Назовем это лечением на крайний случай, – сказал Охряник.

Воткнув иглу через колпачок в светящуюся жидкость, он втянул среду в шприц.

– Я позову капитана, – сказал Байрон.

– Нет! – крикнула Ирен.

Сделав шаг по коридору, Байрон остановился и посмотрел на нее круглыми глазами. Она хмуро уставилась в пол, ища в древнем лабиринте ковра ответ, которого там не было. Она подумала о проклятии, которое Эдит однажды упомянула в присутствии Сфинкса: «проклятие непреднамеренных последствий». Затем она подумала о голове высокого мужчины, сминающейся под ее сапогом, о том, как хорошо она захрустела, и о том, как много в Башне голов.

– Ирен, подумай о том, что делаешь, – сказал олень.

Держа полный шприц вертикально, Охряник выпустил воздух, щелкнув по трубке ногтем.

– Знаешь, если бы я хотел ее убить, то немного опоздал с этим.

Они наблюдали, как Охряник делает укол. Ирен вздрогнула, когда игла пронзила шею Волеты, а затем замерла в состоянии угасающей надежды, поскольку ничего не произошло.

Ирен спросила у Красной Руки, нет ли у него еще каких-нибудь адских пузырьков. Он сказал, что есть, конечно. Он приготовился и сделал второй укол Волете, которая лежала на темном покрывале, как призрак.

– И сколько же инъекций ты сделаешь? – спросил Байрон, ломая руки.

– Столько же, сколько получил сам. Столько, сколько потребуется, – ответила Ирен.

После пятого укола они заметили, как изменился цвет лица Волеты. Мочки ушей слегка порозовели, а пурпур вокруг рта посветлел. Впадины глаз, которые, казалось, превратились в глубокие ямы, снова слегка припухли.

Затем она перевела дыхание. Ее спина согнулась, а грудь приподнялась оттого, что в ней снова зародилась жизнь. Ирен оттолкнула Охряника. Она обхватила ладонями лицо Волеты и крикнула девушке, чтобы проснулась. Открыла глаза. Вернулась к ней.

Волета продолжала дышать и покрывалась румянцем жизни, но она не проснулась. Она больше не пошевелилась.

Так началось бдение Ирен.

В ту ночь никто не спал. Пока огни порта догорали сами по себе, экипаж «Авангарда» разложил тела павших солдат перед ступенями удела. Они обращались с ними так осторожно, как только могли, прикрывая бледные лица простынями.

Эдит не знала, что делать с Джорджиной. Она все время вспоминала ее слова о любви удела к красивым трупам. Она не собиралась выставлять Хейст фанатиком – теперь уже ничего не добьешься, запятнав ее имя, – но все же едва ли верила, что удел воздаст блюстительнице по заслугам. Хотя разве она могла похоронить или кремировать Джорджину, не превратив ее ненароком в сокровище? От мысли о том, как грабители могил выкапывают Хейст, чтобы вытряхнуть ее кости из нагрудника, или просеивают пепел, Эдит пришла в ярость. Проблема последнего пристанища Хейст не давала ей покоя всю ночь.

Троица, чьи мозги пронзил шилом Охряник, еще не умерла, хотя была способна только стонать и пускать слюни – и, в общем-то, все. Охряник хотел оставить их себе для того, что он называл «безобидными экспериментами», но Эдит и слышать об этом не желала. Так как безмозглые люди все еще могли ходить самостоятельно, хотя и бесцельной, блуждающей походкой, Эдит выпустила их в железнодорожный туннель. Она не стала задерживаться, чтобы посмотреть, как они оцепенело бредут в свой город. Она не хотела видеть выражения лиц их родных, когда те воссоединятся с блуждающими призраками сыновей, братьев, мужей.

Если Сфинкс надеялся исправить свою репутацию пугала, то Охряник, похоже, твердо решил присвоить этот ярлык себе.

Эдит ненавидела своего пилота так же сильно, как и нуждалась в нем.

Байрон атаковал запекшуюся кровь на полу, стенах и потолке мостика, вооружившись шваброй, ведром и вереницей ругательств, причем все они были направлены на Охряника, который наверняка мог бы устроить более аккуратную бойню. Любая благодарность, которую олень испытывал к пилоту за спасение корабля и всех на борту, исчерпалась к тому времени, когда ему пришлось сменить воду для швабры в десятый раз.

Первое, что сделал Байрон после того, как Охряник ввел среду Волете, – отправил сообщение Сфинксу. Он доложил о нападении, предательстве Хейст и ужасном испытании, которому подверглась девушка, – несмотря на то что почти тридцать шесть часов он ничего не слышал от хозяина. Что-то определенно пошло не так. Впрочем, многое пошло не так. Конечно, было ошибкой посылать с ними Красную Руку, ошибкой оставлять усадьбу такой пустой, ошибкой посещать столь ненавистный порт, пребывающий под властью столь анемичного короля.

Сейчас сдерживать панику помогали только бесконечный беспорядок и решимость Байрона вновь заставить все сверкать.

Когда олень увидел полнейший разгром в капитанской каюте – разбитое стекло, продырявленные картины, брызги масла и крови на ковре, – он в знак протеста бросил швабру и на мгновение задумался о том, чтобы запереться у себя. Но впереди было слишком много работы, и не было времени дуться.

В предрассветные часы Байрон позвал всех на орудийную палубу, чтобы сдвинуть павшего Фердинанда. Ирен прервала дежурство у постели Волеты ровно настолько, чтобы помочь усадить автоматон прямо. Известие о том, что швейцаром Сфинкса управлял старый пес, встревожило и опечалило всех, кроме Охряника. Расчувствовавшийся до слез пилот нашел способ, которым собака соединялась с движителем, очаровательным и сказал, что хотел бы исследовать зверя со всеми дополнениями. Байрон заявил пилоту, что с радостью променял бы десятерых Охряников на одного Фердинанда.

И все же олень не смог бы оказать Фердинанду должного уважения без помощи пилота. Охряник помог Байрону отцепить пса от движителя, отделив сухожилия от кабелей, кости от поршней. После часовой работы они наконец положили собаку с серой мордой на одеяло на полу орудийной палубы. Даже с кровью на щеках и выпирающими из меха механическими деталями Фердинанд выглядел безмятежно и вполне заурядно. Так или иначе, это делало потерю еще более невыносимой.