Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

Но повернём вопрос в практическую сторону:

— Что же русским до Ганди? Что общего у затерянной в снегах, в лесах, в лугах бесконечно тихой России и у пламенной, сожжённой солнцем, подтропической Индии, родины страшных зверей и страшных богов?

Несмотря на контрастную разность обстановки — общего всё же много; настолько много, что пример Индии может быть поучителен и для России; настолько, что проповедь Ганди может некоторыми аналогиями помочь разобраться и в русской действительности.

Теперь в СССР полным ходом идёт почитание машин; недаром погибший Сергей Есенин пел об отживающей свой век деревне — его тоска похожа на тоску Ганди. Но эта тоска — творческая тоска; дело совершенно объективно в том зле, которое творит это машинопочитание. На государственном плане на первое место входит бездушная машина; ради этого деньги, потребные для других нужд, затрачиваются на уплату Европе и Америке за эти машины; тот социализм, который проводится в России, — не построенный, а купленный.

Кто покупает этот социализм? Конечно, крестьянин, который сидит около земли. Ибо только земля даёт те суммы, которые могут «реально» оплачивать все расходы за границей по покупке электрических «установок». Россия продаёт через свои торгпредства последний фунт хлеба, последний золотник масла, последнюю картину Рембрандта, последний секретер, забранный у помещика, чтобы купить в Германии или в Америке подержанную динамо-машину с двигателем средней руки.

Да, средней руки, конечно, потому что ни одна страна не продаст того, что первоклассно, потому что её первоклассная продукция нужна ей самой.

Коммунисты похожи сейчас на былого разорившегося чудака-барина-помещика, который грезит усовершенствованиями и последнюю лошадь продаёт на то, чтобы купить усовершенствованный самодоильный подойник, полагая, что тем самым он спасёт падающее хозяйство.

Что же получается из этого?

Около многомиллионных установок, около всех этих Днепро- и Волховстроев ютится сплочённая масса людей — рабочих, инженеров, спекулянтов и политических маньяков, считающих, что они — первые люди на свете по своей «прогрессивности» и по «высоте техники». Опьянённые шумом машин, блеском заморской мысли, эти люди не слышат сурового молчания русской природы, скорбного молчания сотни миллионов населения.

Эти полторы-две сотни тысяч шумливых людей около демонстрационных установок — объединённые в ядро компартии, и составляют ту видимость народа, который действует сейчас в России. Это они шабаршат в газетах, они мелькают по заграницам, это они покрикивают на «механических граждан Совроссии». И вполне понятно:

— Там, где скапливаются большие капиталы на «установки», легко, понятно, оторвать клочки, изрядные для одиночных людей. Легко получить разные «комиссионные» с заграничных агентов, которым импонирует сконцентрированность государственного аппарата закупки и продажи в одних случайных и не очень чистых руках. Вот почему «коммунизм» многих совдеятелей современья является лишь «надстройкой над материальными отношениями» (К. Маркс).

Но кто же скажет, что такая картина нормальна? Кто же согласится с тем, что диктатура «пролетариата» благодетельна для России?

До сих пор не тронуто положение, что главным признаком народности блага или бедствия является его «массовость», его распространённость. С этой общепринятой точки зрения — коммунизм в настоящее время является настоящим бедствием для русских масс.

Не будем повторять того, что писалось много раз. Поскольку все платёжные русские способности направлены лишь на то, чтобы платить и платить заграницам за разные «Форд-зоны», — крестьянство находится в ужасном положении.

Каждое хозяйство может вынести лишь известный процент мелиорационных расходов. Правда, есть хозяева, которые не едят, не пьют, чтобы заработать копейку и пустить её «в дело». Но ведь таких крестьян — единицы, и можно ли по ним равнять весь народ?

А между тем при настоящем положении вещей — у крестьянина насильно отбирают его продукцию, обрывая тем самым сотни нитей мелких хозяйственных взаимоотношений этого мужика, и взамен притаскивают ему через час по столовой ложке в волость «Фордзон», который продолжает там стоять и ржаветь, потому что организации по его использованию вовсе нет.

Этот «Фордзон» напоминает мне ужасно аргамака Малек-Аделя в унылом хозяйстве разорённого тургеневского помещика Чертопханова. На этом Фордзоне-Малек-Аделе гарцует коммунистическое начальство в дни великих торжеств и празднования «достижений». Но кто же будет на нём пахать и фабричным образом получать хлеб из земли?

Это небывалый в истории случай, когда социализм покупается. Я не сомневаюсь, что в начале русской революции, пока ещё вера в «мировую революцию» не утратила девственной своей свежести, этот вопрос решался в том виде, что де коммунистическая Европа сама бесплатно даст свою технику своей хлебной сестре — России. Но пока сестра Европа требует одного — золота, золота, золота; а так как техника не имеет каких-либо ограничений, то значит, России придётся бесконечно выплачивать золотишко, подтянув живот, и бесконечно за счёт России будет богатеть Европа.

Россия попала в европейскую кабалу с индустриализацией, поскольку главное средство для исполнения поставленных государственных задач находится в чужих руках. Не ткани покупает она, а электростанции. И не 600 000 000 рупий платит русский крестьянин за эти игрушки в год, а значительно больше:

— Все те миллиарды пудов хлеба, которые у него насильно вывозят, — это всё остаётся в руках Европы.

А ему?

— Надвигающийся голод!

* * *

Главное спасение для крестьянина в том, чтобы по всей Руси развеять призрачный и опасный мираж индустриализации. Как только народ поймёт, что индустриализация — химера, что многомиллионные установки, на которые уходит весь крестьянский хлеб, — химера, что они только жалкие точки, вкрапленные в необозримые просторы русского горя, — с ней будет покончено, с этим средством к жизни малочисленных групп пролетариата.

Русский пролетариат в настоящем виде — враг крестьянства, и все свои ухищрения производит за счёт крестьянина. Индустриализация — есть ложь для борьбы за своё благополучие городского класса рабочих, есть средство угнетения крестьянина.

И подобно тому как Ганди в Индии развеял миражи капитализма, должно и в России развеять мираж коммунизма. И вместо прялки Ганди — русский плуг будет символом освобождения.

Русский плуг является символом многомиллионного труда русского крестьянина, на котором издавно держалась Россия.

Если Россия держится и сейчас, если она не погибла в годы голода 1921–22, то это только благодаря тому, что её спас мужичий плуг, бабий ткацкий станок да овчина, а отнюдь не социализм. Свобода труда русскому плугу; свобода использования продукта этого труда русскому крестьянину — вот что необходимо России, чтобы не терпеть голода, холода, прочих неудобств.