Сказки века джаза - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

– Мне восемнадцать лет, – повторил он.

Секретарь сурово указал на дверь.

– Убирайтесь! – сказал он. – Убирайтесь из университета и выметайтесь из этого города! Вы явно опасны для общества!

– Мне восемнадцать лет.

Мистер Гарт распахнул дверь.

– Ну и ну! – воскликнул он. – Мужчина в таком возрасте и пытается сойти за первокурсника! Так вам, говорите, восемнадцать? Ну что ж, даю вам восемнадцать минут, чтобы убраться вон из этого города.

Бенджамин Баттон вышел из комнаты с гордо поднятой головой, и полдюжины первокурсников, ждавших своей очереди в холле, с любопытством посмотрели ему вслед. Сделав несколько шагов, он обернулся, посмотрел в глаза разъяренному секретарю, все еще стоявшему в дверях, и твердо повторил:

– Мне восемнадцать лет!

Группа первокурсников захихикала, и Бенджамин удалился.

Но ему не суждено было так просто уйти. Печально побрел он к железнодорожной станции – и вдруг обнаружил, что его преследуют первокурсники: сначала группа была небольшой, затем побольше, и вот уже за ним шла плотная толпа. Все уже слышали, как душевнобольной сдал вступительные экзамены в Йель и попытался прикинуться юношей восемнадцати лет. По колледжу прошла волна лихорадочного волнения. Из аудиторий выбегали студенты без шляп, футбольная команда в полном составе бросила тренировку и смешалась с простыми смертными, профессорские жены в шляпках и турнюрах набекрень бежали, вопя, вслед за процессией, непрерывно извергавшей замечания прямо в самые больные места Бенджамина Баттона.

– Да это же Вечный Жид!

– В его возрасте надо поступать в детский сад!

– Вы только посмотрите на юного гения!

– Он, видно, думал, что тут дом престарелых!

– Поезжай в Гарвард!

Бенджамин шел все быстрее, и вскоре он уже бежал. Ну, он им еще покажет! Он действительно поступит в Гарвард, и тогда они еще пожалеют обо всех своих обидных насмешках!

Очутившись в безопасном купе балтиморского поезда, он высунулся в окно.

– Вы еще пожалеете! – крикнул он.

– Ха-ха-ха! – покатывались со смеху первокурсники. – Ха-ха-ха!

Никогда еще Йельский колледж не допускал столь роковой ошибки…

V

В 1880 году Бенджамину Баттону исполнилось двадцать, и свой день рождения он отметил тем, что поступил на работу в отцовскую торговую фирму «Роджер Баттон и Компания». В тот же год он начал «вращаться в обществе», то есть, по настоянию отца, стал появляться вместе с ним на модных танцевальных вечерах. Роджеру Баттону было пятьдесят, и с сыном он общался все больше и больше, ведь с тех пор, как Бенджамин перестал красить волосы (которые все еще отливали сединой), сын с отцом на вид были почти одного возраста, и их легко можно было принять за братьев.

В один из августовских вечеров, облачившись во фраки и белые галстуки, они уселись в фаэтон и поехали на танцевальный вечер в загородный дом Шевлинов, располагавшийся невдалеке от Балтимора. Вечер выдался чудесный. Залитая светом полной луны дорога отливала матовой платиной, а ночные цветы ранней осени наполняли неподвижный воздух ароматами, похожими на тихий, едва слышный смех. Просторную равнину, устланную пшеничной соломой, словно розгами, было видно, как днем. Простая красота небосклона никого не могла бы оставить равнодушным – почти никого.

– В оптовом бизнесе сейчас очень хорошие перспективы, – произнес Роджер Баттон. Он не был чувствительным человеком – его эстетическое чувство было рудиментарным. – Старички вроде меня уже никогда не смогут придумать ничего нового, – серьезно заметил он. – Это для вас, карапузов, с вашей энергией и жизненной силой, открывается блестящее будущее!

Вдалеке, где кончалась дорога, показались огни загородного дома Шевлинов, и тут же издалека до них стали доноситься ритмичные звуки, похожие на вздохи, – быть может, то был высокий плач скрипок, а может, серебряный шелест пшеницы под луной.

Перед ними медленно двигался красивый экипаж, пассажиры которого подъехали раньше них и стали высаживаться у дверей. Сначала вышла дама, затем пожилой джентльмен, а затем еще одна юная дама – прекрасная, как грех. Бенджамин вздрогнул; по его телу будто разлилось некое вещество, рассеявшее и тут же собравшее заново все составлявшие его атомы. Он выпрямился; щеки и лоб покраснели от прилива крови, а в ушах застучало. Пришла первая любовь!

Девушка была стройной и хрупкой, ее волосы при свете луны казались пепельными, а на крыльце, в свете шипящих газовых фонарей, оттенок становился медовым. На ее плечи была наброшена легкая желтая, в черных бабочках, испанская мантилья; из-под каймы платья с турнюром блестели пуговички ботинок.

Роджер Баттон придвинулся к сыну поближе.

– Это юная Хильдегарда Монкриф, дочь генерала Монкрифа, – сказал он.

Бенджамин нарочито равнодушно кивнул.

– Весьма мила, – безразлично ответил он. Но когда негритенок сел на козлы, чтобы отогнать экипаж, Бенджамин добавил: – Отец! Пожалуй, ты можешь меня ей представить.

Они приблизились к группе гостей, в центре которой находилась мисс Монкриф. Воспитанная в старинных традициях, в ответ на обращение Бенджамина она сделала глубокий реверанс. Да, он может рассчитывать на танец. Он поблагодарил ее и отошел, – его слегка пошатывало.

Как невыносимо долго тянулось время до того момента, когда должна была наступить его очередь пригласить ее на танец! Бенджамин стоял у стены, не проронив ни слова, абсолютно непроницаемый, убийственным взглядом следя за водоворотом отпрысков лучших семей Балтимора, клубившихся со страстным обожанием во взорах вокруг Хильдегарды Монкриф. Бенджамину они все казались отвратительными; что за невыносимый румянец! Их завитые темные усики вызывали у него чувство, похожее на несварение.

Но когда настал его черед и он поплыл вместе с ней по ставшему вдруг ненадежной опорой полу под музыку последнего парижского вальса, вся ревность и беспокойство вдруг растаяли, словно снежинки на плаще. Ничего не замечая во власти очарования, он почувствовал, что жизнь для него только начинается.

– Вы с братом ехали той же дорогой, что и мы? – спросила Хильдегарда, и ее глаза блеснули, как ярко-голубая эмаль.

Бенджамин замялся. Если она приняла их с отцом за братьев, стоило ли ее разубеждать? Он вспомнил, что с ним случилось в Йеле, и решил этого не делать. Невежливо спорить с дамой; было бы преступлением испортить столь чудесный момент гротескной историей своего происхождения. Может быть, позже. Поэтому он кивнул, заулыбался, внимательно слушал – и был счастлив.

– Мне нравятся мужчины в вашем возрасте, – сказала ему Хильдегарда. – Молодые ребята всегда ведут себя по-идиотски. Они вечно рассказывают, как много шампанского выпили в колледже и как много денег проиграли в карты. А мужчины в вашем возрасте ценят женщин!

Бенджамин почувствовал, что вот-вот сделает предложение – лишь с большим трудом ему удалось подавить этот импульс.