Второй пол - Симона де Бовуар

Вчера объяснились, легче стало, совсем даже весело. Хорошо мы нынче верхом ездили, а все-таки тесно. Такие я сегодня видела тяжелые сны, не помню их всякую минуту, а тяжело на душе. Опять маму сегодня вспоминала, ужасно стало грустно… Я все как-то сплю и не могу проснуться… Надо мной что-то тяготит. Мне все кажется, что я скоро умру. Теперь это странно, потому что у меня муж. Я слышу, как он спит, а мне одной страшно. К себе он меня не подпускает, и мне это грустно. Так противны все физические проявления.

11 октября: Ужасно, ужасно грустно. Все более и более в себя ухожу. Муж болен, не в духе, меня не любит. Ждала я этого, да не думала, что так ужасно. Кто это думает о моем огромном счастии. Никто не знает, что я его не умею создавать ни для себя, ни для него. Бывало, когда очень грустно, думаешь: так зачем жить, когда самой дурно и другим нехорошо. И теперь страшно: все приходит мне эта мысль. С каждым днем он делается холоднее, холоднее, а я, напротив, все больше и больше люблю его… И про своих все вспоминаю, как легко жилось, а теперь, боже мой, вся душа разрывается. Никто не любит… Мамаша милая, Таня, какие они славные были, зачем я их оставила… так меня и точит, так грустно, ужас. А Левочка отличный какой… И все, что сначала было у меня: энергия на занятия, жизнь, хозяйство, – все пропало. Сидела бы себе целый день сложа руки, молчала бы да думала горькие думы. Работать хотела, да не могла… Ужасно хочется поиграть, да тут так неудобно… Сегодня предложил остаться, а он в Никольское поедет. Надо бы было согласиться, избавить его от своей особы, а у меня не хватило сил… Бедный, везде ищет развлечения, чтоб как-нибудь от меня избавиться. Зачем я только на свете живу?

13 ноября 1862 года: Правда, я не умею дела себе создать. Он счастливый, потому что умен и талантлив. А я – ни то ни другое. Дело найти не трудно, его много, но надо прежде увлечься этими мелочными делами, а потом заводить кур, бренчать на фортепьяно, читать много глупостей и очень мало хороших вещей и солить огурцы… Я опять заснула теперь так, что даже поездка в Москву, будущий ребенок – все это не производит во мне никакого волнения, ни радости, ничего. Хотела бы знать средство, которое могло бы меня освежить, разбудить. Одна, это ужасно. Я не привыкла. Столько жизни было дома, а как мертво здесь, когда его нет. Он всегда почти одинокий, не понимает этого. Привык быть один и утешаться не людьми близкими, как я, а делом. У него семьи не было.

23 ноября: Конечно, я бездельная, да я не по природе такая, а еще не знаю, главное, не убедилась, в чем и где дело… Иногда мне ужасно хочется высвободиться из-под его влияния, немного тяжелого, не заботиться о нем, да не могу. Оттого оно тяжело, что я думаю его мыслями, смотрю его взглядами, напрягаюсь, им не сделаюсь, себя потеряю. Я и то уж не та, и мне стало труднее.

1 апреля: Во мне большой недостаток – неуменье находить в себе самой ressources… Лева озабочен делами, хозяйством, а я не озабочена ничем… На что я способна?.. Хотела бы я побольше дела. Настоящего только. Бывало, всегда весною в такое чудное время чего-то хочется, куда-то все нужно, бог знает о чем мечтаешь. А теперь ничего не нужно, нет этого глупого стремления куда-то, потому что чувствуешь невольно, что все нашел и искать больше нечего, а все-таки немного скучно иногда.

25 апреля: …Лева все больше и больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно – у меня никакой, напротив.

И покинула она уютный бельгийский домик с кухней в подвальном этаже, где стоял запах газа, теплого хлеба и кофе, покинула пианино, скрипку и большое полотно Сальватора Розы, завещанное ей отцом, горшочек с табаком и тонкие глиняные трубки с длинным мундштуком… раскрытые книги и смятые журналы, чтобы посреди суровой зимы, характерной для лесных стран, войти молодой хозяйкой в дом с крыльцом. Там неожиданно для себя она обнаружила на первом этаже отделанную белым золотом гостиную, а на втором, заброшенном, словно чердак, – едва оштукатуренные стены… в ледяных спальнях не было места ни любви, ни спокойному сну. Сидо, окруженная в новом доме лишь слугами, фермерами себе на уме… испытывала потребность в друзьях, в веселом дружеском общении… Она украсила большой фамильный дом, приказала побелить темную кухню, сама приглядывала за приготовлением фламандских блюд, начиняла пироги виноградом и ждала своего первенца. В перерыве между двумя охотами Дикарь улыбался ей и исчезал. Но всему приходит конец – нововведениям в меню, борьбе за чистоту и терпению; исхудавшая от одиночества Сидо стала плакать…[389]

Она вспоминает квартиру своей матери, обставленную в стиле Наполеона III и Мак-Магона, завешенные плюшем зеркала, шкафы из черносливового дерева – все, что ей казалось таким немодным и смешным. Все это проносится в ее памяти и кажется теперь настоящим убежищем, действительно гнездышком, в котором она росла, окруженная бескорыстной нежностью, в тепле и безопасности. А эта квартира, с запахом новых ковров, окнами без занавесок, множеством стульев и кресел, несет на себе печать чего-то незавершенного, как будто отсюда только что выехали предыдущие жильцы. Нет, она нисколько не похожа на гнездышко. Это только место, в котором еще предстоит свить гнездо. И вдруг ей стало страшно грустно, словно ее бросили одну в пустыне.

Ки, тридцатишестилетней женщине, кажется, что она девочка десяти-двенадцати лет. Она прыгает, смеется, танцует, распускает волосы, подстригает их. Все это она проделывает чаще всего, когда остается одна. Ей хотелось бы полностью погрузиться в эту мечту. Как жаль, что она не может играть в прятки или проказничать на виду у всех… «Мне хочется, чтобы меня считали хорошенькой, я боюсь стать уродливой, как жаба, мне хочется, чтобы со мной разговаривали, ласкали меня, постоянно говорили мне, что меня любят, как ребенка… Ребенка любят за его проказы, за его доброту, за его милые выходки. А что от него требуется в ответ? Только чтобы он вас любил, больше ничего. Как бы это было хорошо! Но не могу же я сказать это мужу, он меня не поймет. Послушайте, мне бы так хотелось быть маленькой, жить с отцом и матерью, которые бы сажали меня на колени и гладили по голове. Но это невозможно, я взрослая женщина, мать семейства, я должна содержать в порядке дом, быть серьезной, рассудительной. Что за жизнь!»