Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

пустоты под ногой оконный карниз был восхитительно устойчивым. Крис перевёл дыхание и пошёл дальше. Третье окно… Рубашка липнет к мокрому от пота телу, но он не замечает этого, как и холодного ветра… Четвёртое окно… Он отдыхает, упираясь лбом в оконное стекло… не сбиться бы со счёта, а то ещё влезет в чужую комнату… ну… ну вот и пятое окно.

Крис перевёл дыхание и осторожно толкнул форточку. К счастью, она была не заперта, а только прикрыта. Крис держался теперь за раму и чувствовал себя увереннее. Держась одной рукой, он другой достал из кармана брюк заветный пакетик и… бросить на кровать? Нет, в темноте он не попадёт, да и не знает, где её кровать, они втроём в одной комнате. Он разжал пальцы и услышал стук упавшего пакетика. Ну, даже если не на подоконник, а на пол упало, то… то будем надеяться, что найдут. Ну, всё… он попытался прикрыть форточку… нет, не получается… ну, ладно, хоть чуть-чуть, чтобы не выстудить комнату… теперь… теперь…

И тут он не так понял, как почувствовал, что обратный путь до трубы у него не получится… нет, ему не пройти… сорвётся… так что? Прыгать. Пока не застукали, прыгать. Крис с силой оттолкнулся от окна и спрыгнул вниз, по-кошачьи извернувшись в воздухе, чтобы упасть не спиной, а на руки и на ноги. Дожди были, и земля внизу, не асфальт, так что не расшибётся.

Упав, он тут же вскочил на ноги, быстро обшарил взглядом тёмные окна. Нет, не заметили. Теперь бегом обратно, пока не хватились. Да и холодно. Крис вдруг ощутил, что замёрз и дрожит, да, от холода дрожь бьёт. И опрометью бросился обратно.

А вбежав в нижний холл, увидел себя в зеркало и ахнул: грязен он… в таком виде на праздник не сунешься. Прыгая через три ступеньки, он взлетел на второй этаж и бросился в свою комнату. И только успел содрать с себя грязные рубашку и брюки и взять мыло, чтоб умыться по-быстрому, как в дверь стукнули.

– Кир, ты здесь?

– Чего тебе? – узнал Крис голос Андрея.

Андрей открыл дверь и вошёл. И удивлённо заморгал, увидев Криса голым, в одних трусах.

– Ты чего, Кир? Там же весело так, ты чего ушёл?

– Не твоя печаль! – рявкнул Крис, выталкивая Андрея обратно в коридор. – Брысь, малявка, не мешай! – и побежал в уборную.

Андрей оторопело посмотрел ему вслед, пожал плечами и заметил отпечаток ладони Криса на своей белой рубашке. Лицо его сразу стало обиженным, он попытался стряхнуть грязь, но только размазал её. Ах ты… незадача какая. Андрей круто повернулся и пошёл к себе сменить рубашку. Хорошо – есть запасная. Не белая, правда, клетчатая, но светлая, песочная с серым. Где это Крис так вывозился? Вообще-то интересно, но… ладно, не сейчас.

Когда Крис бежал обратно, в коридоре было уже пусто. Он торопливо натянул джинсы и зелёно-жёлтую ковбойку, обтёр мокрой тряпкой ботинки и обулся. Ну вот, остальное он потом, теперь вниз, пока остальные не заметили. Зря он, конечно, Андрея так шуганул, надо будет теперь подладиться, чтобы малец сильно языком не трепал, звон совсем ни к чему.

В столовой как раз шёл разбор подарков с ёлки. Было шумно и очень весело. Крис с ходу замешался в толпу у ёлки, к тому же его уже выкликали. Получив кулёк с надписью: «Кириллу Пашкову», Крис отошёл к своему месту, где недоеденная им курица уже подёрнулась слоем белого жира, положил рядом с тарелкой пакетик и… и стал есть. Как это никто его тарелку не очистил, пока он бегал? Да и чего-то сразу так есть захотелось.

– Тебя где носило? – сел рядом Сол.

– Переодеваться ходил, – нашёлся Крис и, чтобы уже не было никаких вопросов, пояснил: – Рубашку соусом залил. И брюки.

– Ага, – понимающе кивнул Сол и утешил: – Отстираешь, соус не жирный. И тока не будет, не старые времена.

– Это точно, – улыбнулся Крис, очень довольный тем, какую удобную отговорку придумал.

Помимо одинаковых пакетиков для всех – как объяснили парням «от профсоюза» – были, ещё, тоже именные кому-то от кого-то или просто кому-то неизвестно от кого. Хотя эти немудрёные загадки тут же сообща с шумом, смехом и подначками разгадывались.

Крис смеялся, шутил и галдел со всеми. Он сделал, что хотел, а теперь… теперь будь что будет.

Тетрадь пятьдесят пятая

Рождество, Святки, Новый год… По всей Европе эти праздники давно стали традициями и обросли ритуалами.

Один за другим шли праздничные, необыкновенные, сумасшедшие дни. Двадцать пятое, двадцать шестое, двадцать седьмое… и так до – для многих – самой волшебной ночи с тридцать первого декабря на первое января. Ночь исполнения желаний, когда можно решить и сделать, и определить свою жизнь на весь следующий год, а, может, и на годы вперёд.

И каждый день что-то неожиданное, новое… для всех и везде.

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

Сразу после завтрака решили сходить поздравить Бабу Фиму. Собрали нарядный пакетик гостинцев, Женя накинула на плечи свою золотую шаль, Алису всунули в ботики и пальтишко поверх нового платьица. И пошли.

Коридор был уже наполнен снующими из квартиры в квартиру людьми, двери жилых квартир то и дело хлопали и даже будто вовсе не закрывались. Носилась празднично разодетая ребятня. Алиса шла, держа Эркина и Женю за руки и поздравляя всех встречных с Рождеством сразу на двух языках.

Крохотная – кухня и жилая комната – квартирка Бабы Фимы была такой зелёной от множества цветов, что Эркин даже не сразу выглядел маленькую ёлочку и не на крестовине, а, как и остальные цветы, в горшке. Неужели… живая?

– Живая, живая, красавица моя, – перехватила Баба Фима его взгляд. – Второе Рождество вместе встречаем. Ну, спасибо, милые мои, уважили старуху. Вот и чайку из самовара сейчас попьём.

Чай из самовара был необыкновенно вкусным, и Эркин укрепился в мнении, что им самовар нужен и после праздников стоит если не купить, то хотя бы присмотреться. Пока пили чай, к Бабе Фиме заглянули из соседних квартир ещё две старушки. Одна – маленькая, как Баба Фима, но сухонькая, а другая – большая, осанистая. Баба Лиза и Баба Шура. Посидели немного все вместе. Алиса спела про рождественские колокола, сама пела, Эркин чуть-чуть подтягивал, чтобы не сбивалась, а так как бабушки не знали английского, то пересказала – с маминой помощью – по-русски. Бабушки умилились и восхитились. И заговорили о церкви, о церковном пении, какой там хор, ну,