Красное и белое, или Люсьен Левен - Стендаль

меня, как это бывало двадцать лет назад, когда он еще не был до такой степени обременен всякими делами. Мы были тогда моложе, все делалось быстрее, о выборах никто и не слыхал. Сегодня вечером у города такой вид, словно в нем восстание, как в тысяча семьсот восемьдесят шестом году, и т. д., и т. д.

Люсьен заметил, что председатель в присутствии дяди не был болтлив; он достаточно искусно направлял в желательную ему сторону мысль старика, который со своим маленьким личиком и огромным колпаком на голове производил впечатление человека лет по меньшей мере семидесяти.

По выходе от аббата Дисжонваля председатель Дони сказал Люсьену:

– Завтра, как только в половине девятого я повидаю дядюшку, я буду иметь честь явиться к вам. Но, милостивый государь, у вас есть то преимущество, что никто из наших мастеров смуты вас не знает в лицо: они примут вас на улице за молодого избирателя, а молодежь почти всегда либерально настроена… Пожалуй, было бы благоразумнее, если бы вы были так добры и без четверти девять сами зашли к моему кузену Майе, на…скую улицу, дом номер девять.

На следующий день, в три четверти девятого, Люсьен, оставив генерала в карете на Наполеоновском проспекте, поспешно направился к дому господина Майе. Председатель как раз подходил туда же с противоположной стороны.

– Добрые вести! Господин Леканю готов встретиться с вами сейчас же или в пять часов пополудни.

– Я предпочитаю сейчас же.

– Господин Леканю в данную минуту пьет шоколад у госпожи Бланше на улице Клерков, дом номер семь. Улица почти безлюдная, но все же, поверьте мне, вам лучше туда отправиться без меня. Господин Леканю – большой сторонник тайны и не любит того, что он называет ненужной оглаской.

– Я пойду к нему один.

– Улица Клерков, номер семь, третий этаж, вход со двора. Надо постучать согнутым пальцем сначала два раза, затем пять. Два и пять. (Вы понимаете: Генрих Пятый – наш второй по счету король, а Карл Десятый – первый.)

Люсьен был весь поглощен сознанием лежащего на нем долга: он походил на полководца, который командует армией и видит, что ему придется проиграть сражение. Все описанные нами подробности интересовали его, но он старался не думать о них из боязни оказаться рассеянным. Отыскивая улицу Клерков, он думал: «Уже поздно. Мы проигрываем сражение. Все ли я делаю для того, чтобы выиграть его, если случай будет нам благоприятствовать?»

За дверями квартиры госпожи Бланше кто-то, несомненно, подслушивал, ибо едва постучал он сначала два, а потом пять раз, как услыхал, что кто-то шепчется.

Спустя немного времени ему открыли; в темной комнате, с панелью, выкрашенной в белый цвет, и с закопченными оконными стеклами, его принял человек болезненного вида, с желтой физиономией и расплывшимися чертами лица. Это и был аббат Леканю. Движением руки аббат указал Люсьену на кресло орехового дерева с высокой спинкой. Над камином вместо зеркала висело большое черное распятие.

– Чем могу служить, милостивый государь?

– Мой повелитель, король Людовик-Филипп, послал меня в Кан, чтобы воспрепятствовать избранию господина Меробера. Тем не менее его избрание довольно вероятно, так как в голосовании примут участие человек девятьсот, а господину Мероберу твердо обеспечено четыреста десять голосов. Король, мой повелитель, располагает тремястами десятью голосами. Если вы, милостивый государь, ничего не имеете против избрания одного из ваших друзей, за исключением господина Меробера, я предлагаю вам наши триста десять голосов. Присоедините к ним сто шестьдесят голосов ваших дворян-помещиков, и вы будете иметь в палате человека ваших политических убеждений. Единственное, что от него требуется, это чтобы он был здешним избирателем.

– А! Вы боитесь господина Б.?

– Я не боюсь ничего, кроме торжества оппозиции, которая, кстати сказать, уменьшит число епископских кафедр до цифры, установленной конкордатом тысяча восемьсот четырнадцатого года.

«Этот тип говорит тоном старого нормандского прокурора». Сделав это наблюдение, Люсьен перестал следить с напряженным вниманием за каждым своим словом. Знакомство с трудами господина де Шатобриана и общераспространенное высокое мнение о талантах иезуитов подсказали еще юной фантазии Люсьена образ обманщика, не менее искусного, чем великий Мазарини, но с благородными манерами господина де Нарбонна, которого он мельком видел в ранней молодости. Теперь же ничем не примечательный тон и голос господина Леканю быстро дали ему возможность вернуться к своей роли.

«Я – молодой человек, покупающий участок земли ценою в сто тысяч франков, который мне не хочет продать старый прокурор, потому что один из его соседей посулил ему взятку в сто луидоров, если он придержит этот участок для него».

– Смею ли я, милостивый государь, попросить у вас ваши верительные письма?

– Вот они. – И Люсьен без колебаний вручил господину Леканю письмо министра внутренних дел, адресованное господину префекту.

В письме было несколько фраз, без которых Люсьен предпочел бы в данную минуту обойтись, но времени было в обрез. «Если бы префект пожелал сделать сам этот шаг, – подумал Люсьен, – можно было бы избежать предъявления письма министра господину Леканю, но ведь этот хорохорящийся франтик-префект, даже если бы он не был задет, никогда не согласился бы на мероприятие, придуманное не им».

Вульгарный гнев, который вызвало у господина Леканю чтение письма графа де Веза к префекту и который он тщетно пытался выдать за высокомерное презрение, окончательно вернул Люсьену чувство реальной жизни и рассеял все возвышенные представления, вызванные в нем знакомством с трудами господина де Шатобриана. Некоторые фразы письма до такой степени вывели из себя главу партии духовенства, что Люсьен не мог удержаться от улыбки. «Этот субъект хочет своим гневом произвести на меня впечатление; не надо сердиться и порывать с ним. Посмотрим, сумею ли я, несмотря на молодость, справиться со своей ролью».

Люсьен вынул из кармана какое-то письмо и принялся внимательно читать его; он все время держал себя так, как будто предстал перед военным судом.

Искоса взглянув на Люсьена и убедившись, что тот на него не смотрит, аббат Леканю продолжал чтение министерской инструкции уже не так величественно, как до тех пор. Люсьен нашел, что он теперь скорее похож на ворчливого дельца, внимательно читающего деловую бумагу.

– Ваши полномочия чрезвычайно широки, милостивый государь: они способны внушить высокое представление о миссии, возложенной на вас, несмотря на ваши молодые годы. Смею ли я спросить вас, служили ли вы уже при наших законных королях до рокового…

– Разрешите, милостивый государь, перебить вас. Я был бы крайне огорчен, если бы мне пришлось наградить нелестными эпитетами ваших единомышленников. Что касается меня, милостивый государь, моя профессия обязывает меня относиться с уважением к