Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре

— Вы, наверно, совсем забыли свой испанский? — спросила Мариана.

— Боюсь, что да, — призналась Федерика. — Я кое-что понимаю, но очень мало.

— Папа, а где твоя жена? — спросил Хэл, опустошив свой стакан.

Лицо Рамона омрачила печаль.

— Она умерла, — ответил он.

Хэл смутился и пробормотал извинения. Мариана прокомментировала погоду, а Игнасио встал.

— Сын, почему бы тебе не прогуляться по берегу с Федерикой и Хэлом? Вам нужно о многом поговорить. Когда вы вернетесь, мы сможем начать все сначала.

Рамон с облегчением вздохнул и перевел все сыну. Рамонсито кивнул и проследил, как брат и сестра встали и пошли вместе с отцом.

— О Боже, обстановка оказалась напряженной, — констатировала Мариана, когда все ушли.

— Спокойно, женщина, им нужно обсудить все наедине, — сказал Игнасио. — Как насчет партии в шахматы, Рамонсито? — спросил он у внука, который смотрел на него и улыбался.

— Какая красивая у меня сестра, Абуэлито, — восхищенно произнес тот.

Рамон не захотел отправляться на берег.

— Я хочу повезти вас в другое место, — сообщил он, открывая машину и усаживаясь за руль.

— Я слышала, что у тебя есть свой дом на берегу, — сказала Федерика, замечая, что его волосы совсем поседели на висках, а прозрачная кожа под глазами обвисла под слишком длительным воздействием не отпускавшей его меланхолии. Он выглядел очень постаревшим.

— Да, конечно, но мы отправимся не туда, — ответил он, выруливая по песчаной дороге. — Я отвезу вас на встречу с Эстеллой.

— Кто такая Эстелла? — спросил Хэл.

— Мама Рамонсито.

— О, — закашлялся Хэл, скрывая свое замешательство.

Кладбище располагалось на вершине холма с видом на море и встретило их божественным покоем и тишиной. Было жарко, воздух наполняли ароматы цветов и сосен. Рамон припарковал автомобиль, и все они прошли к тому месту, где была похоронена Эстелла, стараясь не наступать на могильные плиты и не тревожить души усопших.

— Вот место, где покоится Эстелла, — сказал Рамон, поправляя цветы, которые оставил на надгробье этим утром.

— У нее здесь прекрасный вид на море, — произнес Хэл, стараясь исправить невольно допущенную им бестактность.

Рамон улыбнулся ему.

— Да, это верно.

— Ты расскажешь нам о ней, папа? — спросила Федерика. — Должно быть, она была прекрасна, поскольку Рамонсито очень красивый юноша.

— Да, она была прекрасна, — горестно согласился он. — Но я хочу все же начать сначала. Начнем с вас, с Федерики, Хэла и Элен. Давайте присядем здесь, — предложил он, указывая на покрытый густой травой склон, ведущий вниз к скалам.

Они присели на солнце и смотрели на гипнотический морской прибой, размеренно шумевший под ними. Рамон взял каждого из них за руку.

— Я прошу вас двоих простить меня, — сказал он. Хэл и Федерика не знали, что ответить и в изумлении смотрели на него. — Я ушел от вашей матери потому, что ее любовь оказалась слишком напряженной и удушающей. Нам следовало в первую очередь подумать о вас и постараться урегулировать свои проблемы, но мы оказались слишком эгоистичны. Я не предпринял никаких усилий, чтобы убедить ее остаться, а она не попыталась измениться ради меня. Я любил вас обоих, но не понимал, что потерял, а потом было уже поздно, и еще слишком стыдно, так что я просто бежал и бросил вас. Бежать казалось легче — ведь я всю жизнь убегал от любви. — И Федерика, и Хэл были потрясены искренностью его слов.

Затем он стал перечислять эпизоды из их детства, которые его особо трогали, и мелкие подробности их характеров, которые он помнил и пронес с собой через все эти годы.

— Хэл, именно тогда ты привык цепляться за мать. Думаю, я испугал тебя. Ты оказался таким чувствительным, что ощущал размолвку между нами, и это меня очень беспокоило. Ты был еще слишком маленьким, и я привык брать с собой повсюду Федерику, а тебя оставлять с Элен. Я никогда по-настоящему не знал тебя. Но я хочу начать все сначала и сделать это прямо сейчас, — признался он, глядя в тревожные глаза сына и понимая мучения, которые они скрывали. — Ты мой сын, Хэл, и нет ничего важнее, чем кровные узы. Сейчас я это осознал. Для этого мне пришлось многое пережить, но теперь я знаю, что это главное.

— Так и будет, папа, — пробормотал Хэл, способность которого к самовыражению была подавлена жарой и алкоголем, который еще не до конца вывелся из организма.

Рамон рассказал им о том времени, когда он отправился в Англию, чтобы увидеть детей, и о том, как Элен защищала их от него. Не скрыл он и тот эпизод, когда в последний свой приезд увидел Федерику на велосипеде, но уехал, последовав совету Элен.

— Но никогда не обвиняйте свою мать за это. Я проявил черствость, вторгаясь в вашу жизнь тогда, когда хотел, и только для того, чтобы успокоить свою совесть. Она была права, вам это не принесло бы никакой пользы.

— Гибель Эстеллы научила меня ценить жизнь, — печально продолжал он. Как ни старалась Федерика вспомнить красивую молодую женщину, проплывавшую по комнатам дома на побережье и наполнявшую его нежным ароматом роз, у нее ничего конкретного не получалось. — Я не могу сказать, что мгновенно влюбился в Эстеллу. Она вызвала у меня физическое влечение, которое потом переросло в нечто большее, важное и глубокое. Когда я был с ней, остальной мир переставал для меня существовать. Такого состояния я никогда раньше не испытывал. Я провел всю жизнь, убегая от людей и стараясь остаться в одиночестве, не желая никому принадлежать. Эстелла была совсем другой. Она не выдвигала никаких требований и не досаждала мне демонстрацией чрезмерной привязанности. Все, что ей было нужно, — это моя любовь. Поэтому я и стал писать здесь на берегу, вместо того чтобы скитаться по всему миру. У меня уже не было потребности уезжать, поскольку она стала моей музой, и с ней я написал свои лучшие книги. Рамонсито стал живым воплощением нашей любви. Когда она погибла на дороге, у меня было такое ощущение, будто весь мой мир взорвался. Горе поглотило меня. Я должен был жениться на ней, но более удобно было ощущать себя не связанным. Мне следовало чаще говорить, как я люблю ее. Мне следовало и вам двоим говорить, что я вас люблю, и предпринять большие усилия, чтобы стать частью вашей жизни. Сейчас я на это уже способен. Своим приездом сюда вы дали мне второй шанс. К сожалению, с Эстеллой его уже никогда не будет.

— Папа, мы тебе все прощаем, — прошептала Федерика, взяв его руку и крепко ее сжимая. — Теперь мы снова вместе, правда, Хэл? — Хэл кивнул. — Если бы не твоя поэзия, у меня никогда не хватило бы сил уйти от мужа, — продолжала она.

— Правда? — удивленно сказал Рамон, не понимая, что именно она имеет в виду. Тогда она рассказала ему о своем замужестве и о том, как шкатулка с бабочкой, где хранились его письма, помогала ей в трудные времена.

— Ты не знаешь этого, папа, но ты всегда был со мной. Ты приходил, когда я больше всего в тебе нуждалась, — сообщила она.