Пригоршня праха. Мерзкая плоть. Упадок и разрушение - Ивлин Во

тюремном посту, ветеран многочисленных безымянных войн на афганской границе, сказал сэру Уилфреду, когда выходил в отставку: «Счастливо оставаться, сэр Уилфред! Хочу только дать вам один совет. Не беспокойтесь за надзирателей и арестантов. Плюйте на ваших непосредственных подчиненных — а они с легкой душой плюнут на своих. Если при вас тюрьма станет достаточно поганым местом, люди постараются вам не попадаться. Я всегда держался этого правила и горжусь собой» (это правило вскоре стало известно решительно всем, кто повстречался с полковником на челтенхемских минеральных водах).

Однако сэр Уилфред придерживался иного мнения.

— Поймите, — втолковывал он Полю, — что моя цель — личный контакт с каждым, за кого я несу ответственность. Вы должны гордиться своей тюрьмой и своим трудом. Мне нравится, когда заключенные, по мере возможности, не бросают здесь той профессии, которую избрали в цивилизованном мире. Надзиратель, чем раньше занимался этот человек?

— Торговал живым товаром, сэр.

— Гм. Так. Боюсь, что здесь вам не развернуться. Еще чем занимались?

— Я чуть было не стал священником, — ответил Поль.

— Что вы говорите?! Если со временем у нас наберется несколько человек с такими склонностями, мы откроем богословский семинар. Вы, конечно, уже познакомились с нашим священником. Это человек с широким взглядом на жизнь. Впрочем, мы только взялись за работу… Нас несколько ограничивают правительственные распоряжения. Первый месяц вам предстоит предписанное законом одиночное заключение. Потом мы найдем для вас работу по душе. Мы не допустим, чтобы ваша личность была попрана. Вам приходилось заниматься кожевенным ремеслом?

— Нет, сэр.

— Не беда! Мы направим вас в ремесленную мастерскую. Много лет назад я пришел к выводу, что любое преступление есть плод подавленного стремления к эстетическому самовыражению. Теперь наконец у нас есть возможность проверить это. Вы кто, экстраверт или интроверт?

— Точно не знаю, сэр.

— Точно этого никто не знает. Я все убеждаю министерство внутренних дел дать нам штатного психоаналитика. Кстати, вы читаете «Нью-Нейшн»? На этой неделе там напечатали довольно благосклонную статью о нашей тюрьме. Называется «Изыскания Лукаса-Докери». Я считаю, заключенным полезно об этом знать. Такие вещи воспитывают чувство локтя. Приведу вам маленький пример из нашей практики. Он, между прочим, и вас касается. Раньше смешивали преступления половые и связанные с проституцией. Я, однако, полагаю, что ваше преступление, в основе своей, направлено на обогащение, и потому соответствующим образом его классифицирую. Это, разумеется, не повлияет на условия вашей жизни в тюрьме (все мелочи тюремного заключения предусмотрены Правилами внутреннего распорядка), но только подумайте, как это скажется на статистике!

— Гуманизм! — воскликнул сэр Уилфред, когда Поля увели. — Вот в чем суть! Вы видели, как ожил этот человек, осознав, что он не безымянный раб, а участник великой статистической революции!

— Да, сэр, — согласился главный надзиратель. — Между прочим, сегодня было две попытки к самоубийству. Надо с ними построже, сэр. Вы велели дать в ремесленную мастерскую острые инструменты — а для них это все равно что красная тряпка для быка.

* * *

Поля опять заперли. На этот раз у него появилась возможность оглядеться. В камере не нашлось ничего занимательного. Помимо Библии, молитвенника («Молитвы на случаи различных недугов, сомнений в вере и бедствий. Составлено преподобным Септимусом Чёткинсом, магистром искусств», Эдинбург, 1863 г.) и грамматики, в камере имелась пол-литровая алюминиевая мисочка, ложка, ножик, грифельная доска, грифель, большая солонка, питьевой бачок, два глиняных ночных горшка, веник, откидные нары у стены, матрац, табуретка и стол. Печатное объявление уведомляло Поля, что ему запрещается выглядывать из окна. На одной табличке, висевшей на стене, перечислялись прочие виды наказуемых деяний, включавшие, казалось, все возможные человеческие поступки, на другой табличке было напечатано несколько англиканских молитв, на третьей — объяснялась «система последовательных зачетов». Кроме того, на стенке висели отпечатанные на машинке «Мысли на сегодняшний день», одно из маленьких нововведений сэра Уилфреда Лукаса-Докери. На сегодняшний день мысль была такая: «Чувство греха — это чувство утраты. Редактор „Санди Экспресс“». Поль с любопытством изучил «систему последовательных зачетов». Через месяц, прочитал он, ему будет разрешено принять участие в коллективном труде, выходить на получасовые прогулки по воскресеньям, носить на рукаве опознавательную полосу, обучаться в школе для неграмотных, еженедельно получать из библиотеки одно художественное произведение и, по особому разрешению начальника тюрьмы, повесить в камере четыре фотографии родственников или одобренных администрацией друзей. Еще через два месяца, буде поведение Поля окажется безупречным, он получит право на двадцатиминутное свидание и, кроме того, на отправку и получение одного письма. Затем, через полтора месяца, ему опять будет разрешено свидание и письмо и вдобавок он сможет раз в неделю брать в библиотеке дополнительную книгу.

Интересно, можно ли считать снятый Дэви Ленноксом затылок Марго фотографией друга, одобренного администрацией?

Через некоторое время снова загремел замок, и дверь приоткрылась. В щели показалась рука с оловянной тарелкой, после чего раздались слова:

— Давай миску!

В миску налили какао, и дверь заперли. На тарелке был хлеб, бекон и гороховая каша. В тот день к Полю больше никто не заходил, и он мог вволю помечтать. В первый раз за много месяцев он очутился в полном одиночестве. «Ах, до чего же хорошо!» — радовался Поль.

* * *

Месяц одиночки был самым счастливым в жизни Поля. Правда, недоставало комфорта, но в «Ритце» Поль понял, что одного комфорта мало. Его особенно веселило то, что не нужно принимать никаких решений, думать о времени, еде, одежде, о том, какое ты производишь впечатление; словом, он испытывал чувство свободы. Ранним зябким утром звонил колокол, надзиратель вопил: «Парашу за дверь!» Поль вставал, сворачивал матрац и одевался. Не было нужды бриться, ломать голову над тем, какой повязать галстук, возиться с запонками и воротничками, а ведь это так досаждает цивилизованному человеку в минуты пробуждения. У Поля было так же покойно на душе, как у красавца с рекламы мыльной палочки, красавца, который, судя по всему, без труда достигал душевного равновесия, столь необходимого в утренние часы. Встав, Поль равнодушно шил почтовые мешки, пока дверь не отворялась снова и не пропускала в камеру руку с куском хлеба и миской похлебки. После завтрака он кое-как убирал камеру, мыл посуду и снова шил, пока колокол не призывал его на молитву. В часовне он минут пятнадцать внимал мистеру Прендергасту, который, по мере своих сил, богохульствовал, изощряясь над красотами старинного английского Евангелия. Эти минуты, разумеется, навевали уныние, как, впрочем, и следующий час, когда Поль должен был кругами ходить по тюремному двору, сквозь асфальтовые трещины которого пробивались ростки капусты. Некоторые арестанты имели обыкновение во время