Осенний Лис - Дмитрий Скирюк

— Мне это безразлично, — сказал Жуга. — Я не знаю никого из них.

— Тогда зачем же ты пришел?

Травник повернул голову.

— За ней.

— А… Я предупреждал тебя, но ты не послушал. Меч при тебе, так давай же, действуй, коли лопнуло терпение… Всех горбатых и живых исправит могила. Набить до отказа собой могилу — это значит наследовать землю. Что же такое наследовать землю? Это значит — исчерпать терпение. Что и требовалось доказать. Яма, как принцип движения к солнцу. Так?

Жуга молчал.

— Да, — продолжал горбун. — Ты прав. Человек человеку — волк. Если я такой добродушный, научи меня душить и кусать. Ненависть… Всех объединяет ненависть. Всех объединяет одно желанье — убивать и насиловать всех иных прочих. Мне стыдно быть хорошим.

Жуга молчал.

— Каждый сам выдумывает мир. Придуманным миром удобней управлять. Оглянись вокруг! Всюду наследили разбитые головы. Как убивали, так и будет убивать. Как запрещали, так и будут запрещать. Как ломали и топтали, так и будут ломать. Как стреляли и сжигали, так и будут впредь. А зачем, и сами никак не поймут. В самом деле, сможем ли мы быть мертвее, чем сегодня? Сможем ли мы быть мертвее, чем сейчас? Всего два выхода для честных ребят — схватить арбалет и убивать всех подряд, или покончить с собой, если всерьез воспринимать этот мир. Можно, правда, и по-другому. Сделай вид, что мол, все нормально, как будто бы ничего не случилось. Обрети дорогой ценой запоздалый кусок ума. Рыбы не ходят по суше пешком, пойманная рыба постигает воздух, раздирая жабры, истекая слизью, потому что — рыба, потому что — надо. В каждом теле труп, в каждом трупе бог. А кто не верит в бога, тот не станет плакать. А ежели кто в глаза заглянет… Что ж, небо все такое же, как если б ты не продался. Дуракам закон не писан.

— Ты не прав, горбун, — сказал Жуга. — Ты и Аннабель — вы оба неправы. Есть закон для дурака: никогда не играй с любовью. Кому, как не тебе, влюбленному шуту, это не знать? Вы играли со мной. А я не желаю больше быть игрушкой.

— Аннабель? — Иваш посмотрел на Линору. — Почему — Аннабель?

Роджер не ответил. Промолчала и Линора. Ладонь ее тихо ворошила клочковатые рыжие волосы горбуна.

— Пахнет летним дождем… — сказал Роджер и вздохнул. — Кто-то только что умер…

Глаза его закрылись.

Вайда склонился над ним, долго слушал сердце. Поднял взгляд на травника.

— Ты можешь его… воскресить?

— Вернуть? — спросил Жуга. — Да. Я могу. Но я не буду.

— Ты не хочешь?

— Он не хочет.

Рука травника легла на рукоять меча. Хриз вышел из ножен.

Имя он уже знал.

— Аннабель…

Девушка подняла голову.

— Убьешь меня? — спросила она.

«Она знает,»— вновь сказал себе Жуга.

Она воспользовалась им, как десятком других до него. Ей было абсолютно все равно, кто он, и что с ним будет потом. Просто нужна была свежая кровь, и Роджер позволил ей взять с собой нового человека. А прошлому останется тоска, смертельная тоска, ибо над своей любовью вампир не властен. Иваш полез в петлю. Кто поручится, что месяц спустя в лесу не найдут рыжего ведуна с перерезанным горлом и окровавленным мечом в руках?

Знает ли она?

«Она знает».

Жуга вздохнул и покосился на меч. Обычно серый, клинок меча блестел как ртуть. Лезвие подрагивало, словно в нетерпении. Ухмылялся танцующий лис. «Боже, да ведь он же ревновал!»— неожиданно осенило травника. Мгновенно стали понятны все его ржавые причуды.

Любовь… Или она тоже ничего не стоит в этом мире? Что делать, как освободить себя, Иваша, Аннабель, и может быть, кого-то еще, кто был до них со скрипачом?

Он мог убить ее.

Он мог убить себя.

Третьего было не дано.

Неужели он преследовал ее только за этим?

Надо было довершить начатое.

— Ли, — позвал он.

— Что?

— Ты ведь можешь предсказать, что будет.

Девушка покачала головой.

— Я ведь уже говорила: я ничего не могу прочесть в твоем будущем.

— А в своем?

Линора горько усмехнулась.

— Мое будущее меняется, — ответила она. — Каждый день. Каждый час. Я не могу сказать о себе ничего. Я спрашивала сотни раз, когда я умру, и видела сотни разных смертей. Но сейчас… я не вижу ничего. Я люблю тебя. Прости.

— Но я там есть?

Молчание.

Полыхнула молния. Камень в браслете травника мигнул красным. В небе грохнуло, и первые струи дождя хлынули на землю. Жуга стоял и молчал.

Жуга.

Аннабель.

И меч между ними.

Дождь пошел сильнее. Через минуту он хлынул, как из ведра. Стало совсем темно. Деревья гнулись, ивовые ветви то и дело хлестали странников по лицу. Река вздыбилась волной. Молнии полыхали одна за другой.

Слезы.

Дождь.

Кто плачет там, на небесах?

Травник поднял голову.

— Что мне делать? — прошептал он. — Что?

Вайда молчал. Молчал и Иваш, понимая, что поделать ничего не сможет, что бы ни произошло сейчас меж этими двоими.

Ветер усилился, как вдруг послышался странный шум. Все обернулись к замку.

Замок, еще погруженный во мрак, вдруг расколола трещина; она шла зигзагом от кровли до основания. На глазах у них трещина быстро расширилась, налетел сильный порыв урагана, полный лунный круг внезапно засверкал им в глаза, мощные стены распались и рухнули. Раздался протяжный гул, точно от тысячи водопадов, и глубокий черный омут безмолвно и угрюмо сомкнулся над развалинами Дома Эшеров.

Ворон с криком расправил крылья, взлетел и растворился в темном небе.

Травник опустил свой меч.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Я, наверное, и впрямь дурак, но я люблю тебя. Кем бы ты ни была. Дай руку.

Камень на его браслете бешено пылал.

* * *

Ручей нес лодку. Небольшую — в две ладони длиной, очень красивую и тщательно отделанную, с малюсенькими лоскутками красных парусов и торчащими в стороны веслами. Буквально шагов через двадцать ручей впадал в море, водопадом низвергаясь с невысокого обрыва. Жуга почти что машинально опустил ладонь в воду и подхватил лодчонку под днище. Поднял ее и рассмотрел. Скамейки, паруса, рыбацкая снасть — все на ней было как настоящее, только маленькое.

— Дяденька…

Жуга поднял взгляд.

Перед ним стояла маленькая девочка лет пяти-шести, худенькая, загорелая, с черными как смоль, густыми волосами, стояла, нервно теребя подол юбчонки. В руках ее была корзинка. В корзинке лежали игрушки. Много игрушек.