Схимники. Четвертое поколение - Сергей Дорош

– Он – не справится, ты не справишься, Барчук тоже не справится, – глухо проговорил Самота. – Но можем справиться МЫ. Все вместе, четвертое поколение! Я, во всяком случае, попытаюсь. Я не смог защитить Атамана…

Казалось, чуб подавился словами венедской речи, отвернулся, пытаясь справиться с комом в горле. И Малышка вдруг поняла, почему мудрый ант не обижается на обидные прозвища. Он первым осознал, что за шутками, едкими подначками Самота прячет свое горе. Каждый раз, когда он говорил об Атамане, в голосе звучала любовь и восхищение. Тот, видимо, был настоящим отцом своим ученикам. И вот Самота лишился его, погибли братья, один из которых – близнец, тот, кто был рядом с самого рождения. Вот уж воистину Самота.

Девушка, повинуясь непонятному порыву, подсела к нему, обняла за плечи. Чуб вздрогнул.

– Ничего, – пробормотал он. – Рана заболела, так бывает. Она все время болит и чешется. Но скоро нога будет как прежде. Все будет как прежде.

– Нет, – тихо ответила девушка. – Как прежде – ничего не будет. Мы уже другие.

– Ох, девица-краса, где ж твоя коса? – сверкнула белозубая улыбка, но Малышка заметила слезы в уголках глаз. – Не надо меня обихаживать, Малышка. Не привык я к утешителям, не знаю, что с ними делать. Тем более что и утешаешь ты как-то странно. Иди вон с антом пообнимайся лучше. Он рад будет. Глаз всю ночь с тебя не сводит. На помощь тебе нас он поволок. А меня оставь. Зачем, а, Цуцик? Чего ты-то с нами увязался? Твой учитель жив.

– Я много странствовал с Мятежником, – задумчиво проговорил ант, вновь пропустив «цуцика» мимо ушей. – Он не тот, кто нужен антам. Нам не против кого бунтовать. Это вам, венедам, он нужен, как воздух.

– Сам ты венед, – огрызнулся Самота.

– Мы в своих лесах застряли в прадедовской старине. А мир ушел вперед. Но эта старина мила нам. Как, выйдя в большой мир, не утратить ее? Пришло время искать путь для антского народа. Иначе нельзя, иначе – погибнем. Наши клинки хороши, но что они против огненного боя мушкетов? Рано или поздно нас либо перебьют, либо растворят в себе чужаки. Мятежник понял это. Он сам отпустил нас, сказал, что он не научит нас ничему нужному. Остальные домой отправились. Двое остались с ним, а я пошел искать настоящего учителя.

Шумел прибой, где-то высоко вверху мерцал огонь маяка. Тихо догорал костер. Четверо, засыпавшие возле него, были такими разными. И все-таки их пути сплелись в один. Они еще не понимали, насколько на самом деле нужны друг другу. И я тогда не понимал, почему все они стремятся ко мне. Как странно, тот же Самота мог обвинить меня в том, что, отговорив Атамана нападать на Императора, обрек его учителя на смерть. А Кислоту все еще терзали сомнения, не могу ли я и быть тем самым убийцей, от которого он собирался меня защищать. Гордец вспоминал, как один раз я уже отказался учить антов. Хрупкая соломинка – прозвище, которое я ему дал, а он принял, – удерживала его, не давая утонуть в отчаянии.

И лишь Малышка в ту ночь спала спокойно. Она приняла решение, поздно сомневаться и колебаться. Иначе, как любил говорить Зануда, можно всех заколебать. Хотя нет, не так-то и спокоен был ее сон. Горло продолжало болеть, напоминая, что сегодня днем хрупкая девушка совершила то, что у меня получилось лет через десять полноценного обучения.

Утром они разогрели остатки ужина. Все скормили Самоте под предлогом того, что сами не голодны, времени терять нельзя, а чубу надо много есть, чтобы рана скорее затянулась. Мол, он нужен им как полноценный воин, а не как хромой калека. Самота поворчал немного насчет того, что опека ему не нужна, но съел все.

Кислота повел их через горы. Тропа была ему известна. Чубовский конь спокойно нес своего седока. Сотника, так и не пришедшего в себя, тащили по очереди ант и златомостец. Когда Малышка сунулась было им помогать, прогнали ее прочь. Хоть ей это было бы не труднее, чем им, оба не могли позволить женщине нести что-то, пока мужчины идут налегке.

К полудню они спустились на равнину, окружающую Золотой Мост. За несколько последних дней она изменилась. Под стенами города раскинулись многочисленные шатры. Телеги, поставленные вокруг них, образовали этакие укрепления. Дымило множество костров, суетился людской муравейник. В Золотой Мост никого не впускали. Над стенами вились тучи воронья. Напоминание о вчерашней казни. Сухую траву вытоптали сотни, а то и тысячи коней и волов. Среди купцов и их работников сновали полудикие горцы в овчинных шапках и бурках, с длинными кинжалами на поясах и ружьями за спиной. Они продавали пришлым баранов, кислый сыр, дичь и мутную чачу. Золото, которого недосчитались хозяева таверн, харчевен и кабаков, оседало в карманах детей гор, мигом сообразивших, как можно воспользоваться наплывом купцов.

– И что дальше? – спросил Самота. – Как будем искать Искателя?

Малышка усмехнулась. Больно уж забавной вышла фраза.

– Сейчас помощников позову. – Гордец тепло улыбнулся и вдруг издал пронзительный свист. Наверно, его отголоски услышали даже под стенами города, но внимания никто не обратил. Мало ли кто еще с гор спустился.

Прошло немного времени, и из высокой сухой травы, которую здесь еще не извели тягловые животные купцов, вынырнули четыре огромных черно-рыжих пса. Конь чуба встал на дыбы. Хозяин с трудом успокоил его. Да и сам еле удержался, чтобы пистоль не выхватить.

Малышка все не могла понять, кого ей эти огромные зверюги ростом с небольшого теленка напоминают. Лишь когда Гордец присел на корточки, начал почесывать их за ушами, при этом повернувшись к спутникам спиной, девушка сообразила. Шкура, которую носил псеглавец на плечах, когда-то служила украшением такому же псу.

– Это и есть знаменитые антские сторожевые псы? – спросил Кислота.

– Они и есть, – подтвердил Гордец. – И сторожевые, и охотничьи, и боевые. Это мои племянники.

– Как так? – не понял Самота.

– У нас псеглавцев отбирают с рождения. Старейшины, по каким-то лишь им известным признакам. Младенца, едва ли месяца от роду, относят к псам. Одна из сучек обязательно принимает его, как своего сына. И потом ребенок проводит месяц со своими родителями, а месяц – с приемными. Наши псы живут дольше прочих, но с человеческим веком не сравнить. Однако пока псеглавец не станет мужчиной и не возьмет песью шкуру, рядом с ним всегда собачьи братья – защищают, присматривают, учат.

– Как учат?

– Обычно. Мы же их не кормим. Они сами охотятся. Конечно, если год голодный, там все непросто. Иногда ант последний кусок со своим псом разделит, а иногда пес свою добычу принесет. Умные они, все понимают. Охоте меня они учили, братья.

– А это их дети?

– Внуки. Мало кто из псеглавцев спокойно переживает смерть братьев. Очень многие после этого не подходят к собачьей родне. Я не из таких. У меня племянников десятка полтора. Но эти – самые смышленые, потому с собой и взял.

– Интересно, с кого же вы шкуру в таком случае сдираете? Неужели с родни рука поднимается?