Леха - Николай Берг

Леха хмуро кивнул, нехотя пошел за мужиком. Тот вскоре остановился и деликатно показал пальцем. Бравый артиллерист сидел на куске бревна и вроде как выглядел не шибко замороченным. Со спины, во всяком случае.

Менеджер нерешительно подошел, сел рядом.

– Ты не против? – осторожно спросил сержанта.

– Валяй, – отозвался Середа.

Помолчали. Леха судорожно вспоминал все, что слышал о НЛП на нескольких семинарах по работе с потребителями, прикидывая, как бы отвлечь сержанта от тягостных мыслей. Надо полагать, что Середа переживал из-за того, что его шуточка так отрыгнулась селянам. Видимо, гнобит себя за проявленное легкомыслие. С семинаров ни черта не вспомнилось, кроме ерунды, что надо быть к клиенту ближе и зеркалить его мимику, жесты и эмоции. Остальное как-то не запомнилось, потому как Леха гонял на своем айфоне новую игрульку и слушал вполуха. Впаривать товар у него и так получалось, потому особенно напрягаться не было резона.

Да и не шибко занимали раньше Леху чьи-то беды или там томные душевные порывы. Вот ни насколечко не занимали. Сейчас ситуация была иной – и Середа не чужой, да и его подчиненные за спиной ждут успеха. Им «маринованный» командир тоже ни к чему. Однако самочувствие у Лехи было крайне неважным, хотя бы и потому, что непонятно было – как поступить? Видно, что приятель не в лучшей форме, но почему-то в голову лезло типовое и нелепое из американских фильмов, когда герой участливо спрашивает своего друга, только что простреленного тридцатью пулями и упавшего с двадцатого этажа под колеса грузовика: «Ты в порядке?» Большей дури и придумать нельзя! Какой может быть порядок, если все плохо!

– Ты в порядке? – спросил Леха.

Середа пожал плечами. Опять помолчали.

– Знаешь, а мне вот как-то похрен, что этим козлам село спалили, – неожиданно для себя ляпнул менеджер и сам испугался.

Дворовая собака Дина

Имеет крепкий, сильный дух:

Когда совсем необходимо,

Высказывает мысли вслух, –

отрешенно продекламировал в ответ артиллерист.

– Если мешаю, то могу уйти, – обрадовался потомок. Ему было уже жаль, что он так сказанул про это чертово село. Но ему и впрямь было наплевать.

– Это я про себя, – удивил его сосед.

– Что? – удивился Леха.

– Ты пришел меня утешить, что ли? Посчитал, будто я тут в ужасе сижу, что немцы село из-за меня сожгли?

– Ну типа того… – растерянно сказал потомок. И тут же растерялся еще больше.

– Валяй, утешай, – глянул ему в глаза артиллерист.

– Да понимаешь… я этого не умею. Не доводилось раньше. Честно – ума не приложу, как оно и чего. Зато могу вот рядом посидеть, – вздохнув, признался Леха, заслуженно ожидая, что сейчас его попросят валить кулем.

– Тоже дело, – признал Середа. Не понятно – осуждающе или, наоборот, одобрительно.

Опять помолчали.

– Ты понимаешь, меня другое из седла выбило, – сказал артиллерист.

Потомок искоса глянул на него, почуял, что не надо кидаться целовать руки соседу и лепетать громко: «Расскажи, расскажи!» И так сейчас начнет говорить. Уже начал.

– Я даже и сам не пойму. Нет. Чтоб ты чего не подумал – эту мразоту с винтарями повесили и постреляли – так я только «за!». Бабы с детьми… этих, пожалуй, жаль. Но и тут вины за собой не чую. Нет, не чую. Глава семьи – он потому глава, что семью за собой ведет. И раз тамошние головы такую дорожку себе и своим семьям выбрали – их резон. Бачилы очи, шо куповалы, – теперь жрите, хочь повылазьте! В голодуху то же было. Так что дураков и в алтаре бьют. Но вот не пойму себя – и все тут. Давненько такого не было.

Середа избегал глядеть на менеджера. Смотрел прямо перед собой, и видно было, что думает, пытается формулировать сложное, выскальзывающее из-под рук нечто. Глядеть на это было неприятно, словно на заику, мучительно и безуспешно пытающегося что-то сказать.

Леха удержался от советов и замечаний. Впрочем, причина была не слишком благородной – просто ничего в голову не пришло, чтоб посоветовать. Сидел, ждал.

– Вот что меня удивляет – человеческая культура. Цивилизация. Ты ж тоже образованный. Грамотный, книжки читал. Почему же выходит, что в книжках все совсем не так, как своими глазами видишь? Понимаешь, о чем я?

– В жизни все не так, как на самом деле, – хмуро сказал бесспорную и светоносную истину Леха.

– Вот! Именно так! – обрадовался поддержке артиллерист.

– Ну дык! – весомо подтвердил философскую максиму умудренный потомок.

– Ты понимаешь, до ума не доходит, за что ни схватись. Отказывается ум согласиться. Вот вроде все на ладони, реальное – а не воспринимается как настоящее. Не стыкуется то, что есть, с тем, чему учился, к чему привычен. Не знаю, как лучше сказать…

– Когнитивный диссонанс[155], – выдал на автомате потомок.

С минуту Середа смотрел совершенно обалдело, полуоткрыв в изумлении рот.

– Потрясающе сформулировано! – наконец восхитился он. И продолжил уже более уверенно, почуяв в собеседнике понимающую душу: – Вот смотри, я с детства знаю, что мамину подругу австрияки убили из пушки…

– Это как так? – озадачился менеджер.

– Да просто, – досадливо поморщился Середа, – мама жила в Новогеоргиевске. Крохотный городишко, но уже не село; щеки надуты, сапоги начищены, а так – свинки на улицах, в лужах. Оккупация та еще. У австрияков возникла потребность в белье и деньгах. Послали драгунский эскадрон с пушкой. Приказали сдать пятьсот винтовок.

– Не понял… извини, при чем тут белье и винтовки? Откуда в городе винтовки? – потерял нить рассказа Леха.

– Русская армия развалилась, все по домам дезертировали; винтовки, кто поумнее, – с собой притащили. В деревнях в каждом доме по винтарю точно было. Городские баре – те так не перли с фронта. Потому винтовок там заведомо было мало, винтовки как раз были на складах, а склады контролировали немцы и австрияки. Они их первым делом захватили, потом меняли на харчи, снабжая Петлюру и прочих Скоропадских. Но не идти же культурным людям и нагло требовать белье… Некрасиво. Потому потребовали винтовки. Городские власти стали жалобиться – дескать, винтовок нет. Может, чем другим откупимся? Тут драгуны и согласились на бельишко и сумму денег. А чтобы горожане не ленились – поставили в километре от города пушку и не спеша по городу бахали на кого бог пошлет. Вот мамину подружку снарядом и убило.

– А винтовки сдали? – просто чтобы не молчать, спросил менеджер.

– Полсотни наскребли. А так – отдали бельем и деньгами. Но я не про то. Вот знаю с детства про тот случай. Сейчас они – село спалили ко всем чертям. То есть я знаю, что европейцы – корыстная, жестокая и бессердечная сволочь. Точно знаю, наглядно вижу. Но почему внутренне сознание этому сопротивляется, а? Почему подсознательно – отрицаю? Почему словно вколочено, что европейцы – культурные и хорошие? Я же сам видел, какие они «хорошие», своими глазами! Почему, если вот сказать что-то про азиатскую жестокость, – и ухом не поведу, соглашусь тотчас же. И внутренне не прекословлю. А с европейцами – наоборот! Чем нас таким отравили? Они же лютее любых азиатов, зверье зверьем! А сердце не признает… Почему?