Разговор в "Соборе" - Марио Варгас Льоса

— Думаете, когда нас волчком крутило, он убрал руку? — жалобно-раздумчивым тоном сказал Амбросио. — Нет. Продолжал держать ее там, там.

— Кто тебе велел останавливаться? — раздался голос дона Фермина. — Я же сказал: в Анкон.

— А рука была там… — прошептал Амбросио. — Я ни о чем не мог думать, и снова рванул. Не знаю почему. Не знаю, понимаете? И опять на спидометре девяносто, сто. А он меня не отпускал. Держал руку там.

— Он тебя раскусил с первого взгляда, — пожала плечами Кета. — Он только глянул — и сразу понял, что из тебя можно веревки вить. Только не надо с тобой по-хорошему, и тогда ты сделаешь все, что скажут.

— Я думал: сейчас, сейчас стукнемся и все равно жал и жал на газ, — задыхаясь, жаловался Амбросио. — Жал и жал, понимаете?

— Он понял, что ты умираешь от страха, — сухо, безжалостно сказала Кета. — Что ты ничего не сделаешь, а он с тобой сделает все, что захочет.

— Сейчас вмажемся, сейчас, — задыхался Амбросио. — А педаль не отпускал. Да, я боялся. Понимаете?

— Ты боялся, потому что ты холуй по натуре, — брезгливо сказала Кета. — Потому что он — белый, а ты — нет, потому что он богатый, а ты — нет. Потому что ты привык, чтоб об тебя ноги вытирали.

— Ни о чем больше думать не мог, — горячо зашептал Амбросио. — Если не отпустит, стукнемся. А он так и не убрал руку, понимаете? До самого Анкона.

Амбросио вернулся от дона Иларио, и Амалия уже по одному его виду сообразила, что дело плохо. Спрашивать ни о чем не стала. Он прошел мимо нее молча, даже не взглянул в ее сторону, сел в огородике на продавленный стул, снял башмаки, закурил, злобно чиркнув спичкой, и уставился на траву убийственным взглядом.

— В тот раз не было ни пива, ни закусочки, — говорит Амбросио. — Я вошел, и он сразу дал понять, что я лопух.

Он рубанул себя ребром ладони по затылку, а потом приставил указательный палец к виску: кх-х, Амбросио. Но при этом щекастое его лицо улыбалось, а выпученные, все на свете повидавшие глаза, тоже улыбались. Он обмахивался газетой: дела, негр, хуже некуда, сплошной прогар. Гробы почти не покупают, а последние месяца два он из своего кармана выложил денежки за аренду помещения, жалованье придурку приказчику и то, что причиталось плотникам, вот счета. Амбросио проглядел их, ничего, Амалия, не понимая, и сел у стола: какие скверные новости, дон Иларио.

— Новости отвратительные, — согласился он. — Дела в Пукальпе до того плохи, что людям и помереть-то не на что.

— Вот что я вам скажу, дон Иларио, — помолчав минутку и со всей почтительностью сказал ему Амбросио. — Наверно, вы правы. Наверно, через некоторое время дело наше начнет приносить доход.

— Всенепременно начнет, — сказал ему дон Иларио. — Терпение, друг мой. Терпение и труд все перетрут.

— Но у меня денег совсем не стало, а жена второго ждет, — продолжал Амбросио. — Так что и хотел бы потерпеть, да не могу.

Еще шире разъехались щеки дона Иларио от удивленной улыбки: одной рукой он все обмахивался газетой, а другой ковырял свой зуб. Что такое двое детей, Амбросио, бери с него пример, меньше дюжины не заводи.

— Так что я желаю оставить «Безгрешную душу» вам в полное владение, — стал объяснять ему Амбросио. — Верните мне мою долю. Буду сам на себя, дон, работать. Может, больше повезет.

И тут, Амалия, он начал смеяться своим кудахтающим смехом, и Амбросио замолчал, словно бы для того, чтобы собраться с мыслями и начать крушить все вокруг: и траву, и деревья, и Амалиту-Ортенсию, и небо над головой. Он не смеялся. Смотрел, как дон Иларио колышется на стуле, торопливо обмахиваясь газеткой, и ждал сосредоточенно и серьезно, когда тот отсмеется.

— Так ты, значит, думаешь, это как в сберегательной кассе? — загремел наконец дон Иларио, утирая взмокший лоб, и снова его скрючило от смеха. — Захотел — внес деньги, захотел — взял назад?

— Кудахтал, кудахтал, — говорит Амбросио. — Даже слезы у него от смеха полились, весь красный стал, так я его рассмешил. А я сидел себе тихо, ждал.

— Это даже уже не глупость, а я не знаю что. — Дон Иларио, весь багровый и мокрый, стукнул по столу. — Ну скажи мне, скажи, за кого ты меня-то считаешь? За полного олуха, что ли? За малоумного, а?

— Сначала смеялся, потом разозлился, — сказал Амбросио. — Что это с вами сегодня, дон?

— Если я тебе скажу, что дело наше тонет, то что тонет вместе с ним? — Он, Амалия, стал загадки загадывать, и глядел на Амбросио с жалостью. — Если мы с тобой погрузили в лодку по пятнадцать тысяч каждый, а лодка тонет, то что тонет с нею вместе?

— «Безгрешная душа» вовсе не тонет, — заявил ему тогда Амбросио. — Стоит себе целехонька перед моими окнами.

— Ты хочешь ее продать? — спросил его дон Иларио. — Да на здоровье, продавай хоть сию минуту. Только отыщи сначала дурня, который согласится ввязаться в гиблую затею. Нет, такого полоумного, что дал тебе и мне тридцать тысяч, ты не найдешь, не надейся. Отыщи такого, кто взял бы ее даром да в придачу с придурком приказчиком да с долгами плотникам.

— Так что же, выходит, я больше не увижу ни гроша из тех денег, что вложил в дело? — сказал ему тогда Амбросио.

— Ты найди хотя бы такого, кто бы мне вернул денежки, которые я тебе дал авансом, — сказал ему тогда дон Иларио. — Их уже тысяча двести, вон счета. Может, ты забыл?

— Заяви на него в полицию, — сказала ему тогда Амалия. — Пусть заставят вернуть тебе деньги.

И в тот день, покуда он, сидя на продавленном стульчике, курил одну сигарету за другой, Амалия ощутила вдруг сосущую пустоту под ложечкой, невесть откуда возникшее жжение, как бывало в самые скверные минуты ее жизни с Тринидадом: неужели и здесь не спрятаться от беды? Пообедали в молчании, а потом заглянула к ним донья Лупе, но, увидевши, что они такие хмурые, вскоре ушла. Ночью, в постели, Амалия спросила: что же ты будешь делать теперь? Он сказал, что еще не знает, что будет думать. На следующий день спозаранку отправился куда-то и завтрака с собой не взял. Амалию тошнило, а когда часов примерно в десять зашла донья Лупе, началась рвота. Она ей рассказывала про их неприятности, когда вдруг появился Амбросио: откуда ты взялся? разве ты не поехал в рейс? Нет. «Горный гром» чинят в гараже. Опять уселся он в огороде, так там все утро и просидел в задумчивости. В полдень Амалия позвала его обедать, и только начали, как вбежал к ним какой-то мужчина. Он замер перед Амбросио, а тот и не взглянул на него, и с места не приподнялся. Был это сам дон Иларио.

— Ты сегодня утром обливал меня грязью, весь город слышал. — Он, донья Лупе, прямо заходился от ярости и вопил так, что Амалита-Ортенсия проснулась и заплакала. — Ты сегодня на площади говорил, что Иларио Моралес украл у тебя деньги.

Амалию замутило, как тогда, утром. Амбросио не шевельнулся: почему ж он не встанет, не ответит ему как полагается? Нет, он сидел как сидел и смотрел на орущего дона Иларио.