Через тернии - к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль

– Пусти меня, посторонись, – сказал он Комиссарову.

Возле уха вдруг качнулся двуствольный пистолет, направленный в грудь царя. Картузник присел и взмахнул руками. Двойной заряд пороха погубил все дело! Отдача при выстреле была столь чудовищна, что дуло вздернуло кверху, а сам пистолет вырвался из рук Каракозова. На покусителя сразу навалились, и тогда юноша закричал в сторону народа:

– За что бьете? Я же за вас… я за вас!

К схваченному быстрым шагом подошел император.

– Ты поляк? – спросил он. – За что ты стрелял в меня?

– Я русский! А вы слишком долго обманывали народ…

Комиссаров был ни жив ни мертв от страха, как на него вдруг ястребом налетел грозный генералище с усами встрепку.

– Вот он! – заорал Тотлебен, хватая картузника. – Вот он, спаситель отечества. Господа, вот новый Сусанин!

Генерал потащил картузника к царской коляске:

– Ваше величество, обратите внимание…

– Во дворец! – гаркнул Александр II, даже не глянув на своего “спасителя”, и захлопнул дверцу коляски.

Тотлебен, не падая духом, повлек в Зимний дворец и ослабевшего Комиссарова – верноподданнический спектакль продолжался.

– Ваше величество, – внушал Тотлебен царю, таская картузника по комнатам, словно куклу, – рука всевышнего спасла вас и наше отечество… Вот человек, который на моих глазах отвел руку злоумышленную… Я это видел… своими глазами!

Весть о покушении Каракозова быстро облетела столицу. Придворный, гвардейский, чиновный Петербург спешил во дворец, где скоро от непомерной тесноты яблоку было негде упасть. Александр II вывел в Белую залу Комиссарова – и все стихло.

– Вот мой спаситель… Осип по отцу Иванов! Он из тех же костромских краев, откуда история Руси уже почерпнула одного героя – Ивана Сусанина! Надеюсь, дворяне, вы радушно примете в свою среду возведенного мною в дворянское достоинство вчерашнего крестьянина… В знак его подвига прошу вас отныне именовать его так: Комиссаров-Костромской!

В сановной толпе возникло некоторое оживление.

– Везут… сейчас явится, – слышались голоса.

Отдадим должное шефу жандармов князю Долгорукому: он архиспешно провел архисложнейшую операцию по изысканию в трущобах Петербурга драчливой Манюшки. По лестнице дворца уже вели рыдающую бабу. Платок сбился на ухо, волосы распатлатились. В ужасе перед неизвестностью она завывала! Комиссаров, узрев жену, испытал некоторое уклонение в сторону (возжелалось ему по привычке спрятаться). Их поставили рядом, и тут Манюшка, услышав похвалы мужу, малость опамятовалась. К ней подошел сам петербургский предводитель дворянства, граф Орлов-Давыдов, и при всех долго и смачно лобызал ее рябые раздутые щеки:

– Голубушка, и тебя сопричислим к дворянству…

Александр II сделал знак рукою обер-церемониймейстеру, а тот пошел в двери и увел за собой на улицу скопище придворных. Наконец-то настал вожделенный момент, когда можно похмелиться “после вчерашнего”. Тотлебен отвез Комиссаровых к себе на дом, и новоявленный Сусанин так напился, что ничего не помнил. Продрав утром глаза, он зябко вздрогнул:

– Похмелиться бы… ух как душа горит!

– Шампанею с ледника подать, – раздался властный голос…

Тотлебен от него ни на шаг – являл “спасителя” всюду, как содержатель зверинца являет публике редкого зверя. При этом, как известно, мзду за показ получает не сам зверь, а его укротитель. Тотлебен своего достиг: карьера была восстановлена, государь с генералом снова благожелателен…

– Ура! – И захлопали пробки с утра пораньше.

Комиссаров-Костромской стал входить в роль “спасителя”.

– Стою это я… вот так примерно, – рассказывал он всем. – И вдруг наблюдаю… Пистолет кто-то вздымает. Целится. Ага, думаю, это в кого же ты целишься? В надежду всея Руси?.. Тут я не стерпел да каак врежу. Он – кувырк! А пуля мимо – шварк… Ну, слава те хосподи. Перекрестился я тута, и отлегло…

– А я при этом сбоку стоял, – утверждал Тотлебен. – Но зла пресечь не успел. Зато этот молодец не сплоховал.

Непомерная слава раздувала картузного мастера! Клубы, ученые общества, лицеи и музеи спешили сделать из него своего “почетного члена”. Герцен в “Колоколе” издевался:

“Того и гляди, что корпорация московских повивальных бабок изберет его почетным повивальным дедушкой, а общество минеральных вод включит в число почетных больных и заставит даром пить Эмскую, Зедлицкую, Пирмонтскую и всяческую кислую и горькую воду…”

В Москве Н. Г. Рубинштейн, запаренный, целый месяц таскался по улицам в пальто нараспашку, с галошей на одной ноге, дирижировал стихийно составленными “народными” хорами. По улицам первопрестольной дворники носили воздетые на палках портреты супругов Комиссаровых-Костромских. Один чудак прохожий не догадался при этом снять шляпу – ему поддали! Девице слепенькой очки кокнули, чтобы не зазнавалась. Больно уж все учеными стали! Во, гляди на “спасителя” – дважды два – четыре не ведает, да зато почище любого профессора будет…

На улице гремели оркестры, ревели хоры!

Славься, славься, наш русский царь!

Впереди – Рубинштейн, руками машет, весь в усердном поту.

“Смотри, дирижер, как бы и тебе не поддали!”

Но это еще не конец истории. Осип Комиссаров не с потолка свалился – ведь у него были родители.

В далеком Енисейске губернаторствовал генерал П. Н. Замятин, который пронюхал, что отец “нового Сусанина” находится от него неподалеку. А точнее – в Ачинской каторжной тюрьме, где таскает кандалы и катает тачку за свершение уголовных преступлений.

“Ванька Комиссар”, как звала его каторга, был мужик тертый. Огни и воды прошедший, ходил с ножиком за голенищем, и не раз уже, ноги в бане намылив, он кандалы снимал. Узнав, что его сам губернатор шукает, громила поначалу сильно струхнул. Но, попав под бурный ливень ласк генерала, варнак быстро смекнул, что тут только не теряйся. И кандалы с него сняли. И приодели. И винцом угостили. Пообедал он с губернатором, услаждая себя враньем несусветным, расселся в пышной карете и сказал Замятину:

– Ну дык што! Вези давай, показывай меня люду хрещеному. Да и я по народу соскучился… Гы-гы-гы!

Замятин с размахом приготовил для встречи отца “героя” свою губернию. Толпы енисейских обывателей были изгнаны полицией из домов, стоя шпалерами, кричали “ура”. Старый сибирский варнак при этом кланялся во все стороны, делая ручкой: мол, снисхожу до серости вашей, что с вас-то, с дураков, взять еще, кроме криков? Но скоро, поднаторев, стал и сам на губернатора покрикивать. Не нравилось ему, как генерал Замятин управляет губернией Енисейской:

– Это ты пошто ж не по-моему сделал?.. Гы-гы-гы!

Замятин уже и сам был не рад, что с варнаком этим связался. Откупился он от него немалыми деньгами и спровадил в Петербург – к сыну: пускай оба там кочевряжатся! Приехал тот в столицу, посмотрел, как сынок живет, день с шампанского начиная, и шибко каторжнику не понравилось все это: