Собрание сочинений в десяти томах. Том 2 - Юзеф Игнаций Крашевский

лихорадочный сон, по временам томила его душу. Он любил еще, но это чувство обратилось в какую-то идеальную мечтательность, отравляемую горьким воспоминанием… Он постоянно видел Анну — этого ангела, улыбающегося Альберту и подающего ему свою руку… Все эти прежде любимые им люди предстали теперь в истинном виде, с человеческими слабостями и неизменным легкомыслием… Алексей теперь лучше знал их и более сожалел, чем ненавидел. Юлиан и Поля, президент, их влияние на него самого, обращение с сиротой вполне уничтожили прекрасные звезды, прикрывавшие их с самого начала. Теперь Алексей видел, что нельзя рассчитывать на эти слабые существа, что они ищут только удовольствий, развлечения и, считая себя главной целью и центром всего — всех прочих братий, смотря по надобности, привлекают к себе или отталкивают. Этот высший, прекрасный, великолепный свет теперь представлялся ему в том же самом виде, в каком он всегда видел Жербы со своими соседями, только здесь эгоизм и слабости были очевиднее.

Алексей встал с одра болезни освеженный, более зрелый, более холодный, чем прежде, и заключил своей болезнью первую часть жизни, когда мы еще верим в ангелов, в исключения и совершенства. К счастью, он не впал в другую крайность, и разум удержал его на границе, откуда свет представлялся ему тем, чем был на самом деле, то есть страшной смесью стремлений к добру и слабостям, мечты и горькой правды, добродетелей и пороков, поэзии и прозы… грязи и золота, тела и души… драматической борьбой двух начал, поочередно унижающих и возвышающих несчастного человека.

* * *

Юлиан не скоро поехал в Жербы. Сознавая свою вину, он долго и неохотно собирался туда, наконец приехал холодный, вежливый и совершенно уж не тот, каким Алексей недавно еще встретил его на постоялом дворе… Карлинский надеялся найти своего старого друга сконфуженным, боялся, чтобы он не выразил желания возвратиться в Карлин, ожидал упреков со стороны его матери, но все эти предположения и догадки не оправдались.

Алексей принял Юлиана холодно и также вежливо, с благородной гордостью и не вспоминая о прошедшем, он поспешил сказать своему бывшему другу, что здоровье не позволяет ему исправлять должность управляющего в Карлине, что другой, без сомнения, гораздо лучше поведет дела и доставит им больше доходов. Дробицкая ни слова не сказала Юлиану, приняла его с достоинством и равнодушно ушла в свою комнату: она не обнаружила ни гнева, ни обиды, хоть сердце ее кипело этими чувствами. Начались расчеты. По совету президента Юлиан привез деньги… Но лишь только он упомянул о них, Алексей покраснел и прервал его:

— Мы не согласились с паном президентом насчет направления дела с наследниками Шаи, в твоем присутствии он прямо сказал мне, что я был слишком щедр из чужого кармана. Так я назначаю эти деньги на пополнение причиненного вам по моей неосмотрительности убытка — и не приму их… Пожалуйста, не возражай, ведь ты хорошо знаешь меня… я денег не возьму! Поступите с ними, как вам угодно, а я не возьму ни одного гроша — даю тебе честное слово…

Юлиан стал в совершенный тупик. Не зная, что делать, и увидя входившего в комнату Юношу, он отправился к матери Алексея в надежде, что с нею легче покончить дело. Дробицкая, пристально взглянув в глаза Юлиану, прямо догадалась, что это значит, и сказала паничу:

— Я не могу взять этих денег… Они принадлежат Алексею.

— Но Алексей, вследствие какой-то излишней щепетильности…

— Бедные люди должны быть щепетильны и даже до излишества! — прервала Дробицкая. — Если Алексей не принимает ваших денег, то, без сомнения, видит, почему должен поступить так… Ведь и у нас есть вещи дороже денег, — прибавила она, — это чувство собственного достоинства!

Юлиан сконфузился и опять побежал к Алексею. По наставлению дяди, ему хотелось непременно кончить счеты с Дробицким, так как президент боялся, чтобы эта история не повредила ему во мнении шляхты и не помешала получить давно желаемое звание губернского предводителя дворянства. Затем Юлиан решился еще прибегнуть к посредничеству Юноши, но последнему надо было откровенно объяснить все дело.

— Изволишь видеть, милый мой, — отвечал граф в сермяге, — вы сознаете, что очень несправедливо поступили с Дробицким, а за подобные вещи не платят деньгами. У вас не искореняется исконное заблуждение, что все можно купить за деньги. Предание до сих пор напоминает вам прежнюю шляхту: содержа ее в качестве слуги, на собственном жалованье, вы и мы, целые двести лет пользовались ею в своих интересах. Начиная от войны Кокошей,[8] в которую, как вы знаете, шляхетская независимость последний раз обнаружила себя раздражением и угрозами, до пьяных и безумных сеймов Станиславских времен, — мы постоянно трудились над порабощением братий шляхты — точно так, как в древнейшие времена сама шляхта порабощала крестьянина… Но сегодня шляхтич, а завтра крестьянин, должны будут почувствовать свое достоинство и увидеть в себе человека, равного нам по душе своей… Вы обидели Дробицкого и хотите заплатить ему деньгами. Он оставил без внимания и простил вашу глупость, но ни он сам, ни окружающие его друзья и родные, поверь, никогда не прикоснутся к постыдным деньгам.

— Пане граф, — воскликнул Юлиан, — прискорбно слышать, что вы с такой точки понимаете нас… Президент…

— Я очень уважаю вашего президента, — перебил граф, — но не вижу средства вознаградить обидное слово деньгами. Дробицкий не возьмет их, и я хвалю его за это. Он не умрет с голоду и давно знаком с бедностью, которая, право, не так тяжела, как воображаете вы, паничи!

С этим и уехал Юлиан. Дядя нетерпеливо ждал его на террасе, где подан был чай. Прекрасная Анна сама наливала его для гостей — двух Замшанских и семейства Гиреевичей. Юлиан и дядя отошли в сторону.

— Ну, что? — с улыбкой спросил президент. — Рассчитался?

— Нет…

— Как — нет? Почему?

— Дробицкий прямо сказал, что назначает эти деньги на пополнение убытков по делу с наследниками Шаи.

Президент вспыхнул.

— Надо было…

— Я делал все, что мог, но трудно было сладить с их шляхетской гордостью, а старик Юноша почти обругал меня.

— Все дело в том, — с улыбкой прибавил дядя, — что мы должны будем заплатить вдвое против теперешнего.

— Нет, — возразил Юлиан, — могу ручаться, что они не возьмут ни гроша. Дробицкий — человек с сильным характером.

— Однако, мы не можем принять его услуг даром! Пусть отдадут эти деньги бедным…

— Мы должны смолчать и проглотить эту пилюлю за одно ваше слово, милый дядюшка!..

— Но что я сказал обидного? — перебил президент. — Право, не понимаю, откуда берется в них такая щепетильность…