Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

больше этого достану, если захочу. Судьба не могла послать мне ничего лучше, как этого переполошившегося Пенчковского. Только бы узнали, что я заплатил по простому векселю, станут давать все, станут просить меня, чтобы я удержал у себя их деньги.

Он потер руки.

— Прекрасно, отлично, великолепно удалось мне с ним! Пенчковский кричал бы во все горло и других бы бунтовал; я заткнул ему рот; он должен сознаться, что я заплатил ему до срока. Увидишь, какой это произведет эффект!

Все рассчитано было у графа, увы, только на эффект! И предположения на этот раз оправдались, потому что первый же Смолинский, хоть и старая лисица, сказал самому себе:

— Э, такие люди никогда не гибнут! Они словно кошки: сбрось их с какой хочешь высоты — всегда на ноги падают; встают и летят. Должно быть, у графа есть тайные средства и надежды: иначе сбился бы с панталыку, а он держится бойко… Не время еще бежать.

Нужно было умаслить старого Курдеша, чтобы не напоминал о своих двухстах тысячах. Граф подозревал, что ротмистр-конфедерат уже не так верил ему, как прежде, потому он раздумывал, как бы прибрать его к рукам и, желая употребить в дело Сильвана, решился поговорить с ним еще откровеннее и определительнее. Его несколько беспокоило, что на первые намеки сын ничего не ответил ему, он решился узнать намерения Сильвана.

Не без колебания, однако ж, и несколько пристыженный, приступал он к возобновлению разговора, уже возбужденного однажды и кончившегося ничем; но это было необходимо.

Он остановился перед сыном, взглянул на него, как бы спрашивая, сумеет ли он исполнить поручение, и начал так:

— Многое, многое зависит от того, чтобы старый Курдеш не заикался о своих двухстах… Он может расшевелить других, становясь против меня, а двухсот тысяч из песку не совьешь.

— Тяжело пособить этому. Разве просить?

— Помилуй, кто же просит? Ты чересчур наивен; я уже говорил тебе о средстве, в котором ты можешь быть мне полезен.

Сильван молчал.

— Слушай только внимательно! Я знаю, что тебе приглянулась его дочь.

При этом замечании молодой граф смешался, полагая, что отцу уже известно его неудачное волокитство, покраснел, но, притворяясь равнодушным, ответил:

— Так себе, порядочная девочка.

— И хочется тебе немножко повертеться около нее?

— А кто ж это вам сказал? — спросил живо Сильван, все-таки в предположении, что граф знает все, хоть на самом деле старик ничего не знал; он отгадывал только; но ободренный успехом, притворился тотчас же всезнающим и подхватил:

— Кто сказал, тот сказал, а уж верно то, что она приглянулась тебе, и я очень рад этому.

Сильван пожал плечами.

— Этого-то мне именно и нужно.

— Но какое же тут отношение к делу? — спросил несколько недовольный сын. — Надеюсь, вы не намерены женить меня из-за каких-нибудь ничтожных двухсот тысяч!

— Спаси Бог, что за дикая мысль! Никогда этого не позволю! Но ведь тебе не сделает слишком большой неприятности поволочиться за ней.

— Это другое дело.

— Волочись, люби, занимайся ею, бывай у них, а я, когда ты захочешь отделаться (если это увлечет тебя), — явлюсь к тебе на помощь. Старик готов отуманиться надеждой на женитьбу: шляхта в этом отношении чрезвычайно глупа; бывали примеры; он не захочет раздражать меня процессом и будет себе тихонько сидеть со своим долгом. Высмотрев время, я явлюсь разгневанный, будто только теперь узнал обо всем и прикажу тебе прервать все сношения.

Этот новый урок обмана старик прочел с таким наглым бесстыдством, что даже у рано испорченного Сильвана кровь бросилась в лицо. Оскорбленный мыслью, что его употребляют только как орудие, он хотел сначала воспротивиться, но страсть и пустота шептали в другое ухо: согласись! Трудно было отвечать отцу на такой открытый совет подличать, и Сильван нашел нужным, хоть для виду, возразить:

— Ведь это будет с моей стороны подлость.

— Подлость! Пустое слово! Ты впадаешь в ненужный лиризм! Пойми, в чем дело: мы выигрываем время и спасаемся от гибели. Наконец, ведь я не советую тебе обманывать, это было бы подлостью, — я хочу только, чтобы ты поволочился, поселил бы в нем мысль о женитьбе, больше ничего. Можешь ездить в Вульки часто; постарайся сдружиться со стариком. Порой брось нежный взгляд на дочь — вот, о чем я тебя только и прошу. Не увлекайся слишком, испортишь дело; а, впрочем, в крайнем случае, у нас есть Вацлав на подставу.

— А если мне дверь захлопнут под иосом? — спросил Сильван, припоминая последний прием.

— Этого быть не может.

— Это могло бы быть.

— Нет, нет! Я знаю людей. У Курдеша есть претензия на родовитость, на связи; он не сочтет себя ниже нас, имея возможность дать за дочерью около трехсот тысяч приданого; он наверно думает, что мы ему ровня… А славные деньги триста тысяч!

— Надеюсь, что ты, граф, не ценишь меня так дешево.

— С твоим именем, положением, образованием и головой, любезный Сильван, — ласково ответил отец, — ты должен взять, по крайней мере, два миллиона, но это потом… Прежде чем мы приищем тебе помещицу, которая могла бы очистить Дендерово, усыпи этого цербера Курдеша.

— А, попробую, — пробормотал Сильван, опуская глаза, — но за успех не ручаюсь.

— Я тебе ручаюсь за него! — произнес весело отец. — Между тем, чтобы унять злые языки в соседстве и показать им, что я еще не гибну, как им бы хотелось, мы отпразднуем великолепнейшим образом день рождения твоей матери, который будет через неделю; приглашаю соседей и родных и даю бал, какого еще не видывали в Дендерове, освещаю сад, устраиваю фейерверк; с конфетами приедет Добжияловский. Пусть же полопаются от досады и зависти!

— Это хорошая мысль! — сказал Сильван. — Отличная!

Дендера просиял, улыбнулся и потер руки.

— Ого, — сказал он, — еще постоим за себя!

В Вульках жизнь текла спокойно: здесь день дню, час часу были родными братьями. Незначительные изменения зависели от времени года, от хозяйственных занятий, от крестного хода в праздники и от редких столкновений с внешним миром. Всякое менее обыкновенное обстоятельство делалось достопамятной эпохой; затем в известные часы приходили неизменно одни и те же занятия. Есть люди, которых подобная жизнь утомляет, делает несчастными, которым необходимы неистовства, суета и шум, с тем чтобы забыть и себя, и будущее. Совершенно другое чувство царствовало между обитателями Вулек: им внешний мир ничего не мог дать, а брал у них много. Ротмистр, чужой среди нынешних людей, получал от них более неприятностей, чем удовольствий; он невольно смеялся над новым поколением, как оно, в свою очередь, смеялось над стариком — остатком другого века, памятником иных