Остров фарисеев. Фриленды - Джон Голсуорси

Они медленно шли – мимо фабрики, вверх по переулку, где под ветвями платанов был сад церковного магната; затем, миновав белый особняк на углу, они очутились на главной улице, где еще попадались прохожие.

У входа в гостиницу стоял Феликс, растерянный, как старая курица, и, поглядывая на часы, поджидал дочь. К большому облегчению Недды, он, увидев их, тотчас же скрылся в вестибюле. Она не могла сейчас ни с кем разговаривать, у нее была только одна цель – поскорее уложить Дирека.

Пока они шли, лицо его было словно окаменевшим, а сейчас, когда сел на кожаный диван, у него начался такой озноб, что зуб не попадал на зуб. Она позвонила коридорному и велела принести грелку, коньяк и горячей воды. Он выпил глоток: дрожь утихла, – заявил, что ему лучше, и потребовал, чтобы Недда ушла. Она не решилась расспрашивать его, но, когда начался упадок сил, галлюцинации как будто прекратились; прикоснувшись губами к его лбу с такой материнской нежностью, что он поднял глаза и улыбнулся, Недда спокойно сказала:

– Я приду попозже и хорошенько закутаю тебя в одеяло.

Феликс ждал ее в вестибюле возле столика, где стояла чашка с молоком и хлеб. Не говоря ни слова, он снял с них салфетку. Пока Недда ужинала, он не спускал с нее глаз, но расспрашивать не решался. Лицо ее было непроницаемо, и он только отважился сказать:

– Дядя Джон уехал ночевать в Бекет. Я снял для тебя номер рядом со своим и раздобыл зубную щетку, что-то вроде гребешка и еще всякую мелочь… Думаю, ты как-нибудь обойдешься.

Недда простилась с отцом у порога его номера и пошла к себе. Выждав десять минут, она снова потихоньку выскользнула в коридор. Все было тихо, и она решительно спустилась вниз. Ей было безразлично, что о ней подумают. Ее, наверно, принимают за сестру Дирека, а если нет, это ей тоже все равно. Был уже двенадцатый час; свет почти повсюду погасили, и вестибюль явно нуждался в утренней уборке. В коридоре тоже было темно. Недда приоткрыла дверь и подождала несколько секунд, пока не услышала тихий голос Дирека:

– Недда, иди, я не сплю.

Сквозь занавеску, пропускавшую решительно все, пробивался лунный свет; в этой полутьме Недда тихонько пробралась к кровати. Она едва могла разглядеть лицо Дирека и его полный обожания взгляд. Положив руку ему на лоб, она шепотом спросила:

– Тебе хорошо?

– Да, очень, – шепнул он в ответ.

Она опустилась около кровати на колени и положила голову рядом с ним на подушку. Удержаться от этого она не могла; теперь им стало уютно и спокойно. Он дотронулся губами до ее носа. В этот миг она перехватила его взгляд – томный и нежный, – затем встала.

– Хочешь, я посижу с тобой, пока ты заснешь?..

– Да. Но спать я не буду. А ты?

Недда в темноте отчаянно покачала головой. Спать?.. Нет, ей не до сна!

– Ну что ж, тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи, мой темноглазый ангел.

– Спокойной ночи. – Прошептав эти слова, Недда тихонько открыла дверь и бесшумно ушла.

Глава XXXVII

Недда долго не могла сомкнуть глаз и представляла себе, что она там, где ей уже совсем нельзя было бы уснуть. Но когда наконец она забылась, ей приснился сон: они вдвоем с Диреком очутились на какой-то звезде, где все белое: и вода, и деревья, и трава, и птицы. Они с Диреком идут, взявшись за руки, а вокруг растут белые цветы. И когда она нагнулась, чтобы сорвать один из них, оказалось, что это вовсе не цветок, а Трайст – его забинтованная голова! Недда с криком проснулась.

В восемь часов она, уже одетая, сразу же пошла в комнату Дирека. На ее стук никто не ответил; у нее от страха сжалось сердце, и она толкнула дверь. Дирека не было; он взял свои вещи и ушел. Недда побежала в вестибюль. В конторе для нее лежала записка, и она пошла к себе, чтобы не читать ее на людях. Там было написано:

«Он вернулся утром. Я еду первым же поездом домой. По-моему, он хочет, чтобы я что-то сделал.

Дирек».

Вернулся! То самое, то серое нечто, которое, как ей показалось, и она на мгновение увидела в лучах у реки! Дирек опять мучается, как мучился вчера! Это ужасно! Недда сидела, опустив руки, пока не пришел отец. Ей стало легче от того, что и он знает про это несчастье. Он не стал возражать, когда она предложила поехать следом за Диреком в Джойфилдс. Они отправились сразу же после завтрака. Теперь, когда она знала, что скоро увидит Дирека, страх ее немного прошел. Но в поезде она сидела молча, разглядывая пол, и только раз взглянула на отца из-под длинных ресниц.

– Ты это можешь понять, папа?

Феликс, который был немногим веселее ее, ответил:

– В этом человеке было что-то странное. Не забывай, что Дирек недавно болел. Но для тебя все это слишком тяжело, Недда. Меня это огорчает. Мне все это ужасно не нравится!

– Я не могу с ним расстаться, папа. Это невозможно!

Феликс замолчал, услышав ее резкий тон.

– Будем надеяться, что его мать как-нибудь ему поможет, – сказал он.

Ах, если бы Кэрстин захотела помочь – услать его куда-нибудь подальше от этих батраков, подальше от этих мест вообще!

Выйдя из поезда, они пошли через луга, что сокращало дорогу почти на целую милю. Трава и роща ярко блестели на солнце; трудно было поверить, что люди могут страдать из-за такой приветливой земли, испытывать горе и терпеть несправедливость, живя и работая на этих светлых полях. В этом земном раю у жителей должна быть завидная доля, сытое существование, не хуже хотя бы, чем у этих холеных, довольных коров, поднимавших к ним любопытные морды! Недде захотелось погладить одну из них; нос у нее был тупой, мокрый, сероватый. Но животное, фыркая, отпрянуло от ее руки, и мягкие недоверчивые глаза в каштановых ресницах, казалось, упрекали девушку в том, что она принадлежит к породе, от которой нельзя ждать ничего хорошего.

На последнем поле, где им надо было сворачивать к Джойфилдсу, они встретили приземистого белобрысого человека без шапки и без куртки; он только что загнал скотину и возвращался с собакой, припадая на обе ноги, словно все еще шел за стадом. Проходя мимо, он кинул на них такой же недоверчивый взгляд, как та корова, которую хотела погладить Недда.