Повести Невериона - Сэмюэл Рэй Дилэни

библиотеки, где письменное слово выставляется напоказ, перемещается и погребается одновременно, как и на протяжении всей истории), а мы снова сможем ориентироваться во времени. Но в данный период, с тех пор, как профессор Уэллман разбил свои «Сейко LED», вытаскивая архитрав из раскопа, мы пребываем в полном безвременье. Стрелки моих часов, напоминающие ручонки Дональда Дака, показывают только время дня, а не дату. С тем же успехом мы могли бы жить в Средневековье, а не в последней четверти двадцатого века (у нас ведь двадцатый век?). Не будучи знакомым с примитивными средствами здешнего транспорта, вы вряд ли поверите, что ваше письмо пришло сюда во вьючной суме верблюда, помятое, грязное, вскрытое не меньше трех раз; все письма, которые мы получаем (наверняка лишь малая доля отправленных), вскрываются, заклеиваются повторно и штемпелюются расплывчатыми сине-оранжевыми печатями иракской госбезопасности. Почему наша почта вообще идет через Ирак, который даже не граничит с этой страной, для меня загадка (потому, возможно, что экспедицию частично оплачивает богатая иракская семья). В этом полураскопанном оазисе, в двухстах милях от мест, чьи названия можно выговорить (не говоря уж о почтовых отделениях) я чувствую, что попал в один из параллельных миров, так забавлявших нас с Лесли в энн-арборском общежитии. (Из-за полевых работ я тянул с докторской степенью до тридцати одного года и получил ее в 1968, когда девятнадцатилетняя мисс Штейнер получала свою первую степень по математике.) Сколько веков миновало с тех пор?

Связь с тем, что я ностальгически именую цивилизацией, представляется не менее экзотической, чем послание дымовых сигналов в направлении Марса.

И тут приходит ваше письмо, из которого я черпаю неизвестную мне (вопреки вашим предположениям) информацию. Выходит, та «статья», которую я написал по несколько истерической просьбе Лесли два с половиной года назад, в палатке у холодных Капуанских гор, все-таки напечатана? Надо же, какая неожиданность.

Я тогда накатал ее за один марафонский присест на обороте отпечатанного на мимеографе послания ЮНИСЕФ, где предлагался грант за исследование уровня грунтовых вод в пригородах Ли-Соля; как-то оно затесалось среди палеонтологических журналов, которые я запихал в переноску своего холщового саквояжа.

Лесли тем временем добрых четыре часа расхаживала по снегу, одновременно ругаясь с Явузом; он прибыл из города Эфеса на другом континенте и незаметно подкрался к ней сзади.

В то лето, когда мы все трое оказались в Стамбуле, Явуз в качестве ассистента Лесли разгружал армейские грузовики, привозившие порой ящики с артефактами – а платил за это я из своего тощего кармана! Он может быть очень занимательным собеседником и не лишен уличного юмора, весьма полезного во время вечерних прогулок по авеню Истикляль, но выбор сделал в рамках своей расы и своего класса: Лесли – молодая женщина с пышными формами, а я – тощий мужчина средних лет. Вы, кстати, знакомы с нашей широкобедрой (не сказать бы широкозадой) Гипатией? С полногрудой коричневой Венерой Виллендорфской? Ее способность появляться в самых недоступных местах меня просто ошеломляет. Однажды она просто «зашла поздороваться» в афганские пещеры, которые я раскапывал вместе со старым Пэйсом и молодым доктором Карговским. Области наших с ней работ, могущие привлечь внимание общественности (не говоря уж об их пересечениях) возмутительно малы. В печати мы притворяемся объективными, но в реальности близко друг друга знаем. Не удивлюсь, если и вас, Хоквист, встречал на какой-нибудь конференции – в Музее Индейских артефактов, к примеру: прилетаем в палящую жару самолетом местных авиалиний, и старенький «52 MG» профессора Рокки доставляет нас в гостевые комнаты, обитые непременной шенилью. Поднимаемся в верхний коридор Пижонинг-холла и заседаем в двух смежных классах; в 1938 здесь сделали экспозицию для какого-то факультативного курса, и пыль с витрин благоговейно вытирают раз в год, в весеннем семестре. Какой это мог быть колледж? Христианских Братьев, скорее всего. Обязательный недозрелый бри на сырной доске и шерри в пластиковых стаканчиках (на угловом столике, впрочем, есть и бумажные). Насколько я помню, профессор Носатис в очень грязных теннисных туфлях извинялся за неработающие кондиционеры, а профессор Реппа досказывала историю, начатую на другой конференции (с теми же бри и шерри), о своей работе в племени грухо-грухо, регион Нижних Свинолуж, в 1957. А в уголке, приканчивая шестой стакан, стояла Лесли, и ее скуку смягчали только улыбки блондинистого двухметрового Адониса польско-украинского происхождения (мою тоже, но меньше: мне он улыбнулся всего один раз); на футбольном поле он смотрелся бы столь же хорошо, как в каменном карьере, где работал каждое лето начиная с восьмого класса, но в разреженной академической атмосфере выглядел чуточку неуместно. Про футбол и летние работы я выяснил путем нехитрого гамбита, спросив: «Вы, вероятно, один из звездных студентов Лесли, раз оказались в нашей маленькой группе?» Нет-нет, он будет помогать профессору Штейнер, если она все-таки надумает раскапывать ту перувианскую яму в будущем сентябре. Его голубые глаза под золотистыми ресницами, на бронзовом лице со следами юношеских прыщей, почти не отрывались от собственной пары «Адидас» четырнадцатого с половиной размера (как я потом уточнил).

В распоряжении Лесли, росточком пять футов один дюйм, обычно имеется около шести потрясающих ухажеров, набранных, выражаясь деликатно, в не столь интеллектуальных кругах. Как она это делает с такой-то задницей и с такими зубами? Я отдал бы свой последний зуб мудрости, чтобы узнать… уж этот мне зуб; пустыня – не подходящее место для зубной боли.

Но вернемся в заснеженные Капуаны. «Керми, – сказала, помнится, Лесли (она всегда называет меня именем этого зеленого недоразумения из детского шоу, но я, будучи старозаветным рыцарем, не отвечаю ей тем же), – напиши, что это Явуз привлек мое внимание к Миссолонгскому кодексу».

«Лесли, – ответил я, – мы вместе потели в том турецком подвале. Ты выхватила у Явуза из рук пергамент, из которого он собирался свернуть косяк!»

«Ну пожалуйста, Керми! Что тебе стоит!»

Статью я, короче, дописал, и эти двое стали спускаться с горы вместе с ней, оставив мне унцию превосходнейшего гашиша. Лесли просила меня не считать это взяткой за исключение из эссе наиболее рискованных элементов ее открытия – жаль, что исключил, они бы определенно заинтересовали читателя. Мех на капюшоне Лесли трепетал на ветру; Явуз свой капюшон откинул, как последний кретин, и я видел его ястребиный профиль. Они обсуждали расписание автобусов в Хабини – видно, с часами у них обстояло лучше, чем тут у нас.

Такова история написания этой статьи.

Что до ваших, Хоквист, замечаний, то я чувствую себя несколько глупо: у меня ведь не было под рукой библиотеки, когда я