Преторианец - Томас Гиффорд

— Ради бога, что они рассчитывали от него узнать?

Пристли снова забурчал:

— Он — успешный автор, его приглашают, он слушает разговоры, может иной раз ухватить что-то полезное. Он знаком с вами. Он знаком со мной. Мог что-то услышать. Если было что-то еще — не представляю.

Пристли высморкался и потер нос.

— Он — тот, кто нам нужен, — повторил он. — По крайней мере, вы знаете теперь, кто убил Макса Худа.

— Но в том-то и дело, Джек, — покачал головой Годвин. — Тут остался камушек в ботинке.

— Черт побери, парень, чего же вам еще?

Пристли опять фыркнул. Терпение его было на исходе.

— Как вы не понимаете, мне нужен тот самый шпион! А я совершенно не представляю, как Либерман мог прознать о «Преторианце».

— Господи, да вам и вправду надо поднести все на блюдечке!

— Я должен быть уверен, что это он, только и всего.

Джек Пристли его не понял.

Но ведь он не знал, что Годвин один раз уже убил не того.

В середине ноября, вечером, как раз за ужином, который Сцилла ела в одиночестве, одна из проклятых «Фау-2» упала за домом на Слоан-сквер и наделала чертовски много шуму. Годвин в это время был в Доме радио, обговаривал с Гомером Тисдейлом контракт и повышение оплаты. Обе няни с детьми находились в Стилгрейвсе. Когда взорвалась «Фау-2», крутое яйцо соскользнуло с тарелки Сциллы и шлепнулось на ковер, за ним последовали два треугольных ломтика поджаренного хлеба. Взрыв — приглушенный пятьюдесятью ярдами расстояния, звон разбитого стекла — не столько звук, собственно, сколько звуковая волна выбила окно где-то в доме, и казалось бы, тем все и кончилось, но тут же второй взрыв, гораздо ближе, вынес заднюю стену дома, наполнив воздух известковой пылью, острыми обломками стекол и потолочной обшивки. Из прорвавшейся водопроводной трубы за домом забил фонтан, улица наполнилась огнем и дымом.

Сцилла из библиотеки, где решила перекусить тем вечером, выбралась в коридор и побрела сквозь клубы дыма и пыли, пока не увидела языки пламени и водяной гейзер на месте, где только что была стена. В пустоту, оставшуюся вместо задней стены кухни, врывалось пламя. Сцилла задыхалась в густом дыму. Люди с улицы предостерегающе закричали ей, и она заметила, что горит крыша. Растерянная и оглушенная, она застыла на минуту, но быстро вспомнила, что детей в доме нет и беспокоиться не о ком. Тогда она накинула на плечи черный плащ и собиралась выйти через прихожую, когда ее слуха коснулись странные, невнятные жалобные звуки, доносившиеся сверху. Кажется, там был кто-то живой. Свет то вспыхивал, то гас. Голова у нее закружилась, Сцилла шагнула вперед, чтобы ухватиться за перила. Лестница словно уходила от нее куда-то. Она подняла голову на мигающую люстру. Хрустальные подвески весело звенели, все сооружение раскачивалось. Тут свет погас окончательно.

В чернильной темноте она повернулась к парадной двери, шагнула, снова услышала жалобный визг, но она уже понимала, что плачет сам дом. Она слышала, как расходятся балки, как со скрипом выходят из дерева гвозди, услышала дребезжащую какофонию стеклянного звона, а потом, в темноте, подвес люстры вырвался из потолочного крепления и люстра упала на то самое место, где стояла Сцилла. Перед ее падением Сцилла успела сделать первое движение к выходу, а сразу за тем очнулась, лежа ничком на полу, лицом вниз, вокруг разлетелись вдребезги тысячи стеклянных подвесок. Удар скользнул вдоль плеча, так что худшее миновало, но, начав подниматься, она почувствовала, как стекло режет ладони, и сумела еще помолиться про себя, чтобы осколки не изуродовали ее прославленное лицо.

Годвин, вернувшись на Слоан-сквер, застал перед домом пожарные машины, почувствовал запах гари и дыма, но огонь уже сбили, и дом с виду казался целым и невредимым. Пересекая площадь, проходя мимо разбитых витрин канцелярского магазина, он увидел, что медицинская сестра и врач стоят на коленях над кем-то, лежащим у его подъезда. Он бросился бежать, расталкивая зевак, огибая машины. Это была Сцилла. Она уже привстала и оживленно говорила что-то, когда он подбежал к ней. Столпившиеся кругом слушатели не верили своему счастью. Кинозвезда, надо же! «Фау-2» может выбрать любого, никогда не знаешь.

— Роджер! Какой удивительный случай! Наш дом основательно разбило. На меня люстра свалилась, и задней стены как не бывало… Потребуется большой ремонт.

Он поцеловал ее, прижал к себе, и в это время врач осветил фонариком ее лицо. Роджер увидел, как блестят крошки стекла, впившиеся ей в лоб и щеки или прилипшие к коже. Доктор, бережно, чтобы не осталось шрамов, вынимал щипцами самые крупные. Сестра отвела Годвина в сторону.

— Думаю, беспокоиться не о чем, мистер Годвин. Шрамов, скорее всего, почти не останется. Сейчас у нее небольшой шок. Мы отвезем ее в госпиталь — вы можете поехать с нами. Они там все тщательно проверят. Но с ней все будет в порядке.

Годвин поблагодарил сестру. Один из пожарных откровенно глазел на Сциллу. Годвин подошел к нему, кивнул на здание:

— Я тут живу. Вы знаете, что случилось? «Фау-2»?

— «Фау-2» в том конце квартала разнесла враз четыре дома. Там повсюду куски тел. Это довольно далеко от вашего дома, сэр. Насколько мы поняли со слов вашей жены, взрывная волна вызвала детонацию старой неразорвавшейся бомбы в задней стене вашей кухни. Бьюсь об заклад, ее проверяли и перепроверяли и объявили дохлой и безопасной еще во время «Блица». — Он дернул плечом, вытер лицо черной рукавицей. — А вот теперь видали? Ба-бах! Случается. К таким вещам лучше относиться философски. Вот вашей жене просто повезло, что она была не в кухне… и повезло, что газ не взорвался. Теперь все перекрыто, бояться нечего.

Он отхлебнул кофе из кружки, которую кто-то из соседей принес для рабочих.

Годвин спросил:

— Вы внутрь заходили? Как там?

— Ну, спать там сегодня не стоит. Я бы сказал, дом можно спасти, если очень быстро найти хорошую ремонтную бригаду. Конечно, нужно будет все укрепить. Что там с самой конструкцией, сразу не скажешь, но вообще-то старики викторианцы умели строить.

Годвин с благодарностью кивнул ему и вернулся к Сцилле. Ее вызванное шоком оживление уже сошло на нет. Он держал ее за руку всю дорогу до больницы. Она то и дело сжимала ему пальцы, и тогда он шептал ей, что все будет хорошо, что он ее любит, и ей очень повезло, и беспокоиться не о чем.

Врачи потребовали на несколько дней оставить Сциллу в больнице. Понаблюдать, говорили они. Сотрясение, несколько растяжений, царапины. Ей не помешает отдых, говорили они, она несколько истощена. С национальным достоянием, говорили они, следует обходиться очень бережно. Годвин решил, что они правы.

Едва уверившись, что она скоро будет как новенькая, он снова углубился в навязчивые мысли о Стефане Либермане. Он старался забыть о том, как привязался к этому человеку за последние несколько лет. Ему не хотелось верить, что Либерман — шпион. Однако же он им был: рассказ его сестры, при всех смягчающих обстоятельствах, не оставлял места сомнениям. Годвину хотелось думать, что Либерман был бездействующим шпионом, шпионом только по названию. Возможно, так и было. Но Рената Либерман подтвердила, что его кодовым именем было Панглосс. А Монк Вардан утверждал, что операцию «Преторианец» предал человек по имени Панглосс. Все сходилось, и если бы не долг перед Максом Худом, Годвин бы просто-напросто пошел к Вардану, сообщил бы ему, что Панглосс — это Либерман и охота окончена. Но он не мог так рисковать, не мог отдать Панглосса Вардану, потому что тогда возможность отомстить будет потеряна, а затеяно все было именно ради мести. Он должен был отдать Максу этот долг.