Вечный странник, или Падение Константинополя - Льюис Уоллес

Пока все шло в полном соответствии с предположениями Сергия; настало время призвать его!

Вне всякого сомнения, Нило прекрасно помнил все полученные указания, и первым его порывом было выполнить их в точности; простояв у выгородки достаточно, дабы убедиться, что грек скрылся в темной каверне, бежать откуда невозможно, если не существует некоего тайного выхода, Нило медленно пошел прочь и уже шагнул было в дом, когда, оглянувшись, увидел, что во двор выскочил хранитель.

Честно говоря, царь с некоторым сомнением наблюдал за отбытием лодки. Поймать злоумышленников теперь казалось просто, спасти девушку — отнюдь. Мало ли что они учинят с ней тем временем! Насколько он понял настроение своего хозяина, спасти ее было для него важнее, чем схватить их; именно поэтому он собирался последовать за ними, не призывая Сергия. Плавать он умел, да, однако вода была холодной, а тьма наводила на него ужас. Может, уйдут многие часы, прежде чем он найдет, где злодеи ее прячут, — может, он и вовсе за ними не угонится. Входя в дом, он испытывал сильнейшее сожаление, однако оно же поможет нам понять, какая беспредельная радость обуяла его теперь. Шаг вправо, и он укрылся за косяком двери.

Хранитель вошел внутрь, не подозревая о грозившей ему опасности; еще несколько минут — и он ляжет в постель и уснет: совесть его была спокойна. У древней цистерны много тайн, одной больше — и что же? Он занес ногу через порог, услышал рядом шорох, но не успел ни отскочить обратно, ни вскрикнуть — горло ему сдавили две могучие руки. Хранитель не был ни трусом, ни слабаком: он сопротивлялся, пытался сделать вдох. Но все, что ему удалось, — это вытащить нападавшего на тусклый свет и мельком увидеть гиганта с черным, страховидным лицом. Нечисть из цистерны! Подумав об этом, хранитель обмяк и опустился на пол. Нило зря стискивал ему горло — его соперник умер от страха.

Это деяние не было частью плана, который ему с таким тщанием изложил Сергий.

Что дальше?

Королю предстояло ответить на этот вопрос.

Он выволок тело во двор, поставил ногу покойнику на горло. В нем пробудились все дикарские инстинкты, мысли его устремились к Демиду. Отнять эту жизнь ему хотелось еще сильнее, и на некоторое время он позабыл о послушнике. Будь у него хоть доска — любое, пусть и самое примитивное плавучее средство, — он отправился бы в погоню за Демидом. Он оглядел двор, и на глаза ему попался паланкин с приоткрытой дверцей. Дверца подойдет. Нило подхватил безжизненное тело хранителя, оттащил в сторону, водрузил на сиденье и хотел было оторвать дверцу, но тут заприметил шесты. Длиной они были двенадцать-четырнадцать футов, связанные вместе. В Каш-Куше ему приходилось пересекать ревущие потоки и не на таких суденышках, загребая при этом руками. Спустить их к цистерне, спуститься с ними по лестнице, сесть сверху, скользнуть в темноту — все это слилось в одно движение, так быстро негр это проделал. И вот он отбыл в неизвестность, обуреваемый мыслью о том, что его может опередить другой, отбыл, поддерживаемый азартом погони, которая позволит ему рано или поздно захватить врага врасплох, — и тут мы ненадолго оставим африканского царя и вернемся к другой нити нашего повествования.

А теперь читатель вернется — надеюсь, что с радостью, — к Лаэль.

Хранитель, дожидавшийся ее появления, поспешно запер двери за носильщиками паланкина — а они в свою очередь еще более поспешно отправились на борт судна и сбежали из города. Он принес из гостиной лампу и, заглянув в паланкин, обнаружил пассажирку в уголке, безжизненной с виду. Голова ее свесилась на грудь, узкая полоска лба, проступавшая из-под рассыпавшихся волос, была белой, как мрамор; однако девичья грудь едва заметно вздымалась — значит, жизнь не покинула ее. В тяжелую минуту женщина вопиет о своей беде, даже если молчит.

«Ну наконец! — подумал хранитель, бесцеремонно осмотрев несчастную. — Да уж, если ему нужна красота — красота без любви, — он останется доволен. Такой уж он человек. Я бы скорее согласился на безанты, которые он на нее потратил. На рынке полно таких прелестей, притом здоровых и сильных, а кроме того — зрелых и полных жизни, а не этаких заморышей!.. Однако каждым сетям — своя рыбка, каждому человеку — своя доля, как говорят неверные на другом берегу. Место ее в цистерне, мое дело доставить ее туда. Как мне повезло! Она без чувств, не станет донимать меня мольбами, слезами, не станет упираться! Да хранят ее все святые!»

Закрыв дверцу паланкина, он поспешно вышел во двор, оттуда спустился по ступеням на нижнюю площадку, подтянул к себе лодку и закрепил, положив весла между планширом и ступенькой. Все это он проделал очень быстро.

«Кровь голубки, слезы женщины — трудно сказать, что больше терзает душу… Ну, в путь! В конце его тебя ждет дворец!»

Он извлек ее из паланкина. Совершенно бесчувственная, она была не столько тяжелой, сколько неудобной ношей.

У выгородки он опустил ее на землю и вернулся за лампой. Ступени вниз были скользкими, рисковать он не мог. Доставить девушку в лодку оказалось непросто, но он проделал это со всей мыслимой бережностью; впрочем, больше из страха перед тем, кому служил. Опустив ее голову на сиденье, он почтительно поправил ее одежды.

— О Пречистая Богоматерь Влахернская! — произнес он, глядя в лицо, наконец-то оказавшееся на виду. — Брошь на плече — ах, как сверкают камни! Так и манят к себе! — Отстегнув украшение, он припрятал его под одежду, после чего продолжал: — Какая же она бледная! Нужно спешить — или просто бросить ее за борт. Если она умрет… — По лицу его пробежала тревога, но оно тут же разъяснилось. — А, ну конечно, она прыгнула за борт, пытаясь спастись!

Без дальнейших промедлений он повесил лампу на нос, оттолкнулся от площадки и усердно заработал веслами. Лодка скользила между колоннами, то и дело совершая стремительные повороты. Трудно сказать, в каком именно направлении двигался хранитель и долго ли греб; большая часть времени ушла на то, чтобы огибать препятствия, но вот наконец они достигли плота крестообразной формы, который уже был описан ранее: он был надежно привязан между четырьмя огромными колоннами, на которых держалась кровля цистерны. Лаэль все оставалась погруженной в милосердный сон.

Тогда хранитель перенес бесчувственное тело к дверям низенького одноэтажного домика, или хижины, — таким он представал в слабом свете лампы, — а оттуда внутрь, где стояла такая тьма, что казалось: глаза завязали, причем многократно. Он подошел к ложу, опустил на него девушку.

— Ну вот, моя часть работы сделана! — пробормотал он, набрав полную грудь воздуха. — Осталось осветить дворец! Если она проснется в этом непроглядном мраке… — слова его прервало нечто вроде смешка, — ей он покажется странным, ибо он гуще свежевыжатого масла!

Он поднес лампу поближе — в непроглядной тьме без нее было не обойтись, приходилось думать о ней постоянно, — и среди предметов, ответивших блеском на появление света, оказался отполированный металлический диск, свисавший по центру с потолка. Оказалось, что это люстра со множеством ламп, заправленных маслом. Когда все они вспыхнули, глазам предстало изысканное помещение, безусловно свидетельствующее об утонченном вкусе создавшего ее бесшабашного гения.