Мартовские дни 1917 года - Сергей Петрович Мельгунов

дня. «Основной вопрос революции», поставленный на очередь в огромной полосе России, во всяком случае, в крупных центрах, не получил еще «законодательного установления» – указывал докладчик. И Совещание в резолюции о введении 8-часового рабочего дня предлагало Правительству издать соответствующий декрет с оговоркой о необходимости допущения сверхурочных работ в тех отраслях промышленности, которые работают на нужды обороны и связаны с продовольствием страны. Совещание правильно учитывало, что 8-часовой рабочий день не является только вопросом экономической выгоды рабочего класса, но крайне ослабляет реалистичность своей позиции, выдвигая наряду с соображениями о необходимости участия рабочего класса с переходом России к демократическому строю в общеполитической и культурной жизни страны, но и довольно априорные заботы об «ослаблении кризиса в будущем», о необходимости «позаботиться о смягчении ужасов грядущей безработицы и об облегчении приискания заработка тем, которые вернутся после окончания войны из армии». Совещание поручило Исполнительному Комитету петроградского Совета вступить с Временным правительством в переговоры о порядке введения 8-часового рабочего дня476.

В законодательном порядке дело мало подвинулось вперед477. В итоге получилась анархия на местах, где при отсутствии указаний из центра почти неизбежно пышным цветом расцветало «революционное правотворчество», т.е. то, что выше было названо бытовым двоевластием. Показательным примером подобного местного законодательства служит «обязательное постановление» о восьмичасовом рабочем дне и примирительных камерах, изданное Борисовским (Минской губ.) Исполнительным Комитетом за подписью и. д. уездного правительственного комиссара прап. Вульфиуса на исходе второго месяца революции – 26 апреля. Принципиальное решение о введении 8-час. рабочего дня в Борисове было принято еще 28 марта; 18 апреля положение о нормировке труда было осуществлено «явочным порядком»; 26 апреля с единогласного одобрения «примирительной камеры»478 издано было особое «обязательное постановление» для «закрепления позиций рабочего пролетариата». Очевидно, не без влияния правительственного воззвания к рабочим, обслуживающим учреждения фронта479, борисовские законодатели к общему положению о 8-час. рабочем дне вводили новеллу, по которой «впредь до окончания войны» всем предприятиям, «непосредственно и косвенно» работающим на оборону, предоставляется устанавливать «обязательные для рабочих и служащих сверхурочные рабочие часы», оплачиваемые полуторной платой, причем ввиду близости Борисовской к фронту все «заводы, фабрики и торгово-промышленные предприятия» признавались работающими на оборону; на всех предприятиях учреждались заводские комитеты; на примирительную камеру возлагалась обязанность выработать «минимум заработной платы»… Наконец, Исполнительный Комитет объявлял, что приостановка предприятия, чрезвычайно вредная для обороны, повлечет за собой «секвестрацию его».

Все это «законодательное» творчество шло вне правительственного контроля. Нерешительность или медлительность Правительства сильно снижали его революционный авторитет в рабочей массе, тем более что реальная борьба за 8-часовой рабочий день сопровождалась в «буржуазной» печати довольно шумной противоположной кампанией. В ней приняли участие и марксистские экономисты, с добросовестностью догматиков доказывающие нецелесообразность и утопичность осуществления рабочего лозунга в момент хозяйственного кризиса480. Усвоить эту догматичность довольно трудно, ибо было слишком очевидно, что в взбудораженной атмосфере революция естественно приводит к пониженности труда; 8 часов «действительной» работы, как выражалось петербургское соглашение 10—11 марта, для народного хозяйства имело несравненно большее значение, чем сохранение фиктивных норм481.

* * *

Политический такт для противодействия демагогии всякого рода экстремистов требовал декларативного объявления рабочего лозунга. Промышленники не могли не понимать этой элементарной истины. В собрании материалов «Рабочее движение в 1917 г.» имеется показательный документ, воспроизводящий апрельское обращение Омского биржевого комитета, как «официального представителя интересов торговли и промышленности в Омском районе», к владельцам местных промышленных предприятий. Омский комитет обращался к предпринимателям с «убедительной просьбой» принять выработанные Советом условия введения 8-часового рабочего дня. «Принятие этих условий, – говорило обращение, – властно диктуется государственной необходимостью и правильно понятыми интересами промышленности». Биржевой комитет, считая приостановку работ на оборону «преступной», выражал надежду, что промышленники «пожертвуют частью своих интересов и не явятся виновниками обострения классовой борьбы в данный исключительной важности исторический момент». И когда центральные организации промышленников с некоторым напором оказывали воздействие на Правительство в смысле законодательного непринятия гибельной по своим последствиям той «временной уступки», на которую они должны были пойти, то в их формальной аргументации (докладная записка в марте горнопромышленников Урала) действительно трудно не усмотреть стремления, при неопределенности экономических перспектив, лишь выиграть время, пока не выяснится, в какую сторону склонится «стрелка революционной судьбы». Такое впечатление производит, например, запоздалое (в мае) постановление Московского биржевого комитета. В нем говорилось: «Вопрос о 8-часовом рабочем дне не может быть рассматриваем, как вопрос о взаимном соглашении между предпринимателями и рабочими, так как он имеет значение общегосударственное… почему он не может быть даже предметом временного законодательства, а должен быть решен волею всего народа в правильно образованных законодательных учреждениях… всякое разрешение этого вопроса в ином порядке было бы посягательством на права народного представительства». Поэтому промышленники «не признают для себя возможным разрушать его в данный момент, как бы благожелательно ни было их отношение к интересам рабочих». В итоге в мае, когда уже существовало новое «коалиционное» правительство, лишь начали «выяснять» трудный вопрос о 8-час. рабочем дне, как писал в «Русском Слове» известный финансист проф. Бернацкий.

Для промышленников вопрос о продолжительности рабочего дня главным образом являлся проблемой экономической, связанной с повышением заработной платы. За «восьмичасовой кампанией» последовала и столь же стихийно возникшая борьба за повышение тарифных ставок, не поспевавших за падением денежных ценностей и дороговизной жизни, – борьба, осложненная органически связанной с переживаемым хозяйственным кризисом проблемой организации производства, как единственного выхода из кризиса. Эта экономическая и социальная борьба хронологически уже выходит за пределы описания мартовских дней, когда лишь намечались признаки будущей революционной конфигурации. Так, московская областная конференция Советов 25—27 марта единогласным решением приняла постановление добиваться немедленного проведения в законодательном порядке (а до того фактическое осуществление в «местных рамках и в организованных формах») «всей экономической минимальной программы социалистических партий»: 8-часовой рабочий день, минимум заработной платы, участие представителей рабочих на равных правах с предпринимателями во всех учреждениях, руководящих распределением сырого материала. В жизни «фактическое осуществление» социалистических постулатов (в теории представлявшееся в виде «твердых шагов организованной демократии», а на практике, по характеристике «Известий», – «необузданной перестройкой») приводило к довольно уродливым формам «рабочего контроля», требований подчас заработной платы, обеспечивающей «свободную и достойную жизнь», но не соответствующей экономической конъюнктуре.

Демагогия, вольная и невольная482, конечно, и здесь сыграла свою зловредную роль, парализуя трезвую оценку рабочей тактики, которую давала, например, общая резолюция по рабочему вопросу, принятая на Совещании