Спасти огонь - Гильермо Арриага
Шрифт:
Интервал:
Договариваются о времени и месте передачи фентанила. Машина забирает хлорид ртути, кладет в багажник, едет в отель, собирает манатки, выписывается. За пять тысяч нанимает двух таксистов, которые раньше выполняли «Киносам» всякую мелкую работку в Синалоа, и посылает забрать товар. Сам он ехать не собирается. Он много лет знает не последнего человека из картеля «Тамошние» и считает своим корешем, но в мире нарко никогда неизвестно, кто тебе на самом деле кореш, а кто нет.
Он просит таксистов скинуть местоположение и отзвонить-ся, когда прибудут в условленную точку. И не отключаться от звонка ни на секунду. Они садятся в прокатный фургон и отчаливают. Машина отъезжает на тридцать километров от города и прячется в лабазе у обочины, бывшем автосервисе. Стоит адская жара, с Машины градом льет пот. В тропической растительности трещат цикады.
Он дремлет на изъеденном жучками деревянном стуле. По полу раскиданы пожелтевшие газеты. В углу валяется ломаный диван. Пахнет дерьмом и мочой. Сюда дальнобойщики по нужде заходят. От жары дерьмо засохло. Но мухи все равно тучами роятся над ним. По ватсапу приходит местоположение. Они прибыли туда, где сменяют бабло на чемоданчик фентанила.
Если бы он покупал на грани це, за такую сумму ему досталось бы в десять раз больше. Сделка века, нах. Но ему это не интересно. А интересно одно: свернуть шею Хосе Куаутемоку.
Звонит таксист: «На подходе, шеф». «Не вешай трубку, — командует Машина, — положи телефон вверх ногами в карман рубашки и не отключайся, пока я не скажу». Вверх ногами — чтобы динамик не терся об ткань и было лучше слышно. «Лобро», — отвечает таксист, смуглый курчавый увалень.
Машина включает громкую связь и кладет телефон на проржавевшее оцинкованное ведро. Он слышит, как таксисты вылезают из тачки и здороваются с теми, кто прибыл на стрелку: «Здорово». — «Здорово». Все идет хорошо, но потом один из «Тамошних» спрашивает: «А где, на хрен, Машина?» — «Он не придет», — отвечает толстый таксист. Пауза. «А бабло?» Хлопает дверь, открывается застежка на портфеле. «Все здесь». Удаляющиеся шаги. Голоса вдалеке. Снова шаги. «Сейчас товар поднесут». — «Спасибо», — отвечает жирдяй. И вдруг раздается автоматная очередь. «Нет… нет…» — чуть слышится голос второго шофера. Тяжелое дыхание, стоны, голоса: «Добивай гада». Выстрелы, смех. «Мозгами меня забрызгал, козел», — жалуется кто-то. «Не хрен было так близко палить». Хи-хи, ха-ха. Двое типов валяются в пыли, как вытащенные из воды рыбы, а им хиханьки да хаханьки.
Машина выключает телефон. Берет булыжник и разбивает его вдребезги. Нельзя оставлять следов. Нужно как можно скорее сливаться. Через несколько минут на всех выездах из штата выставят блокпосты. На платных магистралях, на шоссе, на сельских дорогах. Как это он не догадался, что «Тамошние» под «Теми Самыми» ходят? Его кореш капнул, что Машина тут шопингом занимается, и босс боссов подослал к нему убийц.
Машина садится в пикап и топит на максимальной скорости. На шоссе не выезжает: там обычно военные стоят, и точно какой-нибудь урод привяжется. Дует по проселочной дороге на запад. На ста пятидесяти в час петляет меж плантациями сахарного тростника и полями под паром. Крестьяне и коровы изумленно смотрят ему вслед.
Так он покрывает километров семьдесят, а потом находит неприметный выезд на шоссе. Останавливается, только переехав границу штата Мехико. Шестьсот километров на одном дыхании — лишь бы не догнали. Наконец добирается до своей берлоги и вздыхает с облегчением. Ебаный, сука, пидор из «Тамошних». Чуть не нагнул его напополам, мудила. Но Машина почуял неладное и послал за товаром таксистов. Еще поплатятся — и пидор этот, и «Тамошние», и все, кто посмеет мешать его фараоновской мести.
Родиться
«Человек рождается не просто так, а зачем-то, — говорил мой дед. — И в жизни нужно знать, зачем ты родился». Он, к примеру, с детства знал, что родился быть столяром. Прям видно было, как он свою работу любит. Рассуждал, что работает с живым материалом, потому что деревья не умирают. Вечерами велел мне прислушиваться: «Замечаешь, как дышит, как шевелится?» Деревянная мебель и вправду потрескивала и пощелкивала.
А я вот не родился быть столяром. Ну не мог я часами простаивать с ножовкой и молотком. Хотя дед пытался меня к делу приспособить: «Учись, внучек, тебе мастерскую оставлю. А то ведь разбазарят». Да, грустно было представлять, что инструменты, станки, тиски достанутся кому-то другому. Но мне столярное дело не давалось. Я себе молотком пальцы отбивал, пилить мне лень было, занозы все время сажал. А бабушка волновалась: она считала, что занозы остаются внутри, доходят до сердца, колют его и человек истекает кровью. И божилась, что ее двоюродный брат, тоже столяр, умер от занозы. Но дед говорил, брехня это, от язвы он помер. Я на всякий случай все равно быть столяром передумал. Кто знает, еще дойдет заноза до мозгов и продырявит, вот тебе и конец.
«Сам Христос был плотником, — говорил дед, — надо следовать Его примеру». Но Христос недолго на этой работе продержался, переквалифицировался в Сына Божьего. Сыном Божьим и я бы поработал, но вслух такого не говорил, чтобы в дурку не забрали. Нельзя такие вещи говорить. Христу можно, а всем остальным нельзя.
В общем, не хотел я быть столяром. «Как бы никчемным не стал, как мама твоя», — сказал дед. Моя мама, по его словам, родилась быть вертихвосткой: «С детских лет все кокетничала с мужиками». Видимо, так оно и было, потому что меня она родила в тринадцать. Дед говорил, что мой папаша был его другом и ровесником: «Дурной совсем, ни к чему не пригодный». Я с ним знаком не был. Его нашли на улице с проломленной башкой. Ему так наподдали, что аж глаза, говорят, наружу вылезли, как будто кто их изнутри толкал. Я так думаю, это дед его и порешил, хотя сам он такого не говорил.
И вот я родился, но мамина легкомысленная, точнее, блядская натура от этого не поменялась.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!