Воровская сага в 4 частях: Бродяга. От звонка до звонка. Время – вор. Европейская гастроль - Заур Магомедович Зугумов

временами закидывали к блядям, чтобы одних проверить на прочность, а других сломать. У легавых это называлось «гулаговский отбор», то есть абсолютно для них естественный. Да и мы, привыкшие к этим козням мусоров, уже давно ничему не удивлялись.

На тот момент, о котором я сейчас пишу, в лагере находился всего один уркаган, хотя, когда мы приехали сюда, их было четверо. Звали его Коля Дымок. Ему было около семидесяти лет. По его совершенно седым волосам, прорезанному морщинами лбу, бледным губам, скорбному, усталому лицу можно было читать о пережитых им страданиях. Он обладал змеиной мудростью и голубиной простотой, что есть удел настоящего величия. Преступный мир был для него раскрытой книгой — волнующей, всегда увлекательной, полной ненависти и любви, жизни и смерти. Но и такие люди иногда ошибаются, но не в жизни своей, а скорее на склоне лет они становятся более доверчивыми, что ли. Рискну предположить, что все же так и есть. Игры в зоне почти не было, не считая старых партнеров, которые могли начать процесс «третьями» или в «терс», в одном лагере, а спустя десять или пятнадцать лет встретиться в этом или другом лагере вновь и довершать тот самый, начатый когда-то в молодости столь затянувшийся процесс. Назвать эту причуду игрой под интерес, то есть чтобы содрать друг с друга шкуру, конечно, было нельзя, это был скорей интерес спортивный, как привыкли говорить арестанты, когда от игры не было никакой выгоды.

Если кто-то из каторжан в чем-то нуждался и это «что-то» было либо в каптерке, либо на общаке, этот «кто-то» получал все без каких бы то ни было напрягов, даром, ибо контингент в лагере был двух мастей — фраеров здесь не было. Ни в одном, даже самом отдаленном уголке зоны нельзя было услышать ни ругани, ни ссор. Даже матом ругались редко — для этого у людей почти не было поводов. Эта командировка, как бы по немому согласию людей, считалась островком истинной каторжанской солидарности и братства.

Хотя везде в ГУЛАГе «на кресту» запрещались всякого рода разборки, кроме воровского сходняка. «Крест» грелся отовсюду, и часть грева доставалась даже самым последним педерастам. Никто, никогда, ни в чем ему положенном обойден не был, в противном случае это строго наказывалось.

Но не все плоды в саду даже у самого трудолюбивого садовника избегают опасности зачервиветь. Не все отары, пасущиеся на самых сочных лугах, не имеют паршивой овцы в своем стаде. Тем более и не все люди, составляющие одно сословие или одну касту, что в данном случае безразлично, не могут не иметь в своих рядах предателя, как бы ни были суровы законы общества, к которому они принадлежат.

Глава 6. Блаженный Матвей

Как я уже упоминал чуть раньше, килешовка в лагере была постоянной, и вот в одном из этапов в лагерь заехал один крадун по прозвищу Матвей. В лагере его знали многие — и не только как бродягу, но и как хорошего карманника, что было не так уж и мало, исходя из его возраста. Это был молодой человек лет 28–30, стройный и высокий, широкоплечий и хорошо сложенный. Лицо его, дышавшее умом и кротостью, принимало необыкновенно энергичное выражение, когда он широко распахивал свои большие синие глаза. Родом он был из Хабаровска.

С самого выхода в зону, а был Матвей тоже здорово покоцан ментами во время тюремного бунта и первое время находился в санчасти, он как бы отрешился от всех. Не принимал знаки внимания братвы, ни с кем не общался, даже с близкими ему по свободе людьми не поддерживал никаких отношений. Когда же наконец он вышел в зону, то ни в первый, ни во второй день не появился у Дымка. Любой бродяга, заехавший на зону, тюрьму, пересылку или еще куда-либо и узнавший, что рядом находится урка, своим святым долгом всегда считал нанести ему визит: таким образом познакомиться, если не знал вора прежде, или встретиться вновь, если они уже были знакомы.

Это был воровской ритуал, которым бы не посмел пренебречь ни один бродяга, если находился в здравом уме. Так что в зоне отнеслись к этому обстоятельству с пониманием. Разве мало было у каторжан на памяти случаев, когда менты или бляди отбивали у человека все, даже память, да так, что человек не помнил, как его зовут. Все сочли, что этот случай с Матвеем именно такого рода, и не докучали ему в надежде на то, что он со временем отойдет, таких случаев тоже было немало.

Но все были ошеломлены, когда однажды выяснилось, что Матвей стал киномехаником. Дело в том, что режима как такового здесь, в лагере, никогда не было. Начальник по режиму или начальник оперчасти, то есть кум, были в зоне в виде фортецалы, а хозяина за все наше пребывание здесь с Французом мы вообще ни разу не видели. Что же касалось места киномеханика, то его в любой зоне занимает подмастерье, который ни к мужикам, а тем более к блатным не принадлежит. Разве что старый и больной «некрасовский» мужичок, который и был прежде на этом месте, мог претендовать на него. Этот его «выход из-за сцены» был уже непонятен никому и мог здорово осложнить ему жизнь. Впрочем, все по порядку.

Матвей по-прежнему также ни с кем не здоровался и вообще в упор не хотел никого узнавать. Чуть ли не круглыми сутками он не выходил из своей будки, которая, кстати, располагалась прямо напротив кабинета кума, либо торчал в этом самом кабинете по полдня, всех вокруг игнорируя и ни на кого не обращая никакого внимания. Это уже было даже в какой-то степени забавно. Но самым интересным было то, что на дурака он как раз таки похож и не был — на кого угодно, но только не на дурака. Это подчеркивали и те, кто знал его еще со свободы, характеризуя его только с положительной стороны.

В связи со многими факторами воровской этики и морали в зоне могли возникнуть нежелательные эксцессы, поэтому вердикт Дымка на этот счет был сдержанным: «Не