Офицерский штрафбат. Искупление - Александр Пыльцын

А если серьезно, то почему нет Праздника Гвардии, когда даже день рождения первых Советских Гвардейских дивизий не нужно выискивать в давних веках.

Вот День народного подвига по формированию Уральского добровольческого танкового корпуса в годы Великой Отечественной войны появился в календаре памятных дат благодаря распоряжению губернатора Свердловской области в 2012 году. Но его отмечают 11 марта не только в России и оставшиеся на земле воины этого корпуса, дети и внуки тех, кого уже нет с нами. А вот воинам штрафбатов, штрафрот, оставивших в истории той великой войны немало примеров отваги, героизма, стойкости, а в конечном итоге внесших немалый вклад в Победу над фашистской Германией, пока нет заслуженного признания в стране.

Грязными выдумками о штрафбатах кричат с многих кино— и телеэкранов фальшивки, широко рекламируемые в СМИ, особенно киноподелки наших маститых деятелей, в так называемых документальных лентах такого же рода «творцов». Официально нигде нет доброго слова об этой категории воинов, своими подвигами доказавших преданность Родине. Только честные историки да оставшиеся еще непосредственные участники боевых действий штрафных частей говорят и пишут о них правду.

Поэтому несколько лет назад, когда еще были живы многие из моих боевых друзей-штрафбатовцев, с детьми и внуками тех из них, кто уже ушел в мир иной, мы сами учредили «для внутреннего пользования» День штрафника именно 28 июля.

Случайно или нет, но эта дата удивительным образом очень точно совпала с днем крещения Руси, важнейшим историческим событием. Может, автор того приказа «Ни шагу назад!» Иосиф Виссарионович, имеющий серьезное духовное образование, и специально приурочил этот документ ко дню крещения Руси. Безусловно, день 28 июля 1942 года тоже можно считать днем своеобразного «огненного крещения» нашей страны в Великой Отечественной войне. И вместе с праздником крещения нашей России нам есть что отметить, есть что вспомнить и есть КОГО вспомнить в этот столь значимый ДЕНЬ РОССИИ. Может, придет еще время, эта книга попадет в руки высоких руководителей, которые поймут, что не заградотряды были движущим стимулом штрафников, а долг, честь и любовь к Родине.

И тогда в нашей стране пусть в одном только месте — на Поклонной горе — будет воздвигнут достойный памятник этой категории воинов, пусть этот день, 28 июля, будет если и не праздничным, то важной датой исторического календаря Великой Отечественной войны и займет более достойное место, чем День блондинок, День офисной любви, День секретаря и тем более День PR-специалиста, то есть «пиарщика», который кого-то угораздило установить именно 28 июля, в день приказа «Ни шагу назад!», в день крещения Руси! Ну чем пиарщики достойнее отстаивавших Отечество?

Воистину ничего святого…

А как назвать Памятник или этот День — штрафника, бойца-переменника штрафбатов и штрафрот Великой Отечественной или еще по другому — главное, не выхолостить тот подвиг и ту любовь к Родине, которые они проявляли при защите Родины от врагов наших.

Первые дни мира, несмотря на всеобщее ликование, для меня были омрачены признанием Батурина о преднамеренном, как он мне сказал, решении Батова пустить мою роту на минное поле. Но у меня и раньше не было сомнений, что это решение заставить штрафников атаковать противника через необезвреженное минное поле было принято не без участия нашего комбата, что косвенно подтвердилось некоторыми документами уже значительно позже, хотя об этом я рассказывал уже в главе о Наревском плацдарме. И так было жаль тех ребят, которые погибли или получили увечья там. А теперь многие из них как шли плечом к плечу на битву с врагом, так и лежат, где рядом друг с другом в братских могилах, а где и поодиночке. В чужой земле, под чужим серым небом, завещав лишь вечную память и безмерную скорбь нам, боевым друзьям, и своим родным и близким.

Все мы понимали, что приказы отдаются, чтобы их выполняли беспрекословно, тем более — в военное время, но именно поэтому любой приказ должен быть сто раз выверенным, логичным, разумным и просто человечным именно потому, что на войне убивают.

После того памятного вечера 1 мая, когда, вернувшись из госпиталя после ранения в голову, я потерял сознание в гостях у Батурина, у меня поднялась высокая температура, державшаяся три дня. Ко дню нашей поездки к Рейхстагу она упала до нормы, а вот 10 мая снова зашкалила за 39 градусов, и я почти сутки был в бреду. Через 2–3 дня все вошло в норму. Однако с периодичностью 7–9 дней такие приступы стали повторяться регулярно. Даже сам Степан Петрович, наш общепризнанный врачебный авторитет, терялся в догадках. Тяжело протекающее лихорадочное состояние и помрачение сознания схожи, как он говорил, с признаками сепсиса (заражения крови). Но снижение температуры через 2–3 дня, после каждого приступа почти нормальное самочувствие, не считая общей слабости после этого, да четкая периодичность такой лихорадки совершенно не характерны для сепсиса.

Я старался не провоцировать эти приступы, полагая, что их тяжесть может зависеть от самых малых доз легкого вина. И когда мы, «одерцы», получили ордена за форсирование Одера, то на торжественном ужине по этому поводу к рюмке даже не прикоснулся.

А тогда все мои оставшиеся в живых взводные получили кто Невского, кто Хмельницкого, а я орден Боевого Красного Знамени. Одновременно с этим «обмывали» и новые звания. Мои друзья — Федя Усманов стал капитаном, Боря Тачаев, как и я, — майором, чему мы все, конечно, были очень рады.

Ребята, чтобы их ордена хорошо блестели, натирали ртутью (из разбитого по этому случаю обычного градусника) их оксидированную, черненую поверхность. На ордене Красного Знамени таких черненых металлических деталей всего две маленькие изображения плуга и молота на белом эмалевом фоне, остальные все позолоченные. И доброхоты из кавалеров других орденов решили и мой орден «подновить». Получилось так, что ртуть, попав на позолоченные поверхности, мгновенно превратила тонюсенький слой позолоты в серебристую амальгаму. И орден стал не золотым, а просто серебряным.

Много лет, чтобы орден был похож на первозданный, я покрывал все бывшие позолоченными его части бронзовой краской, которую научился делать из бронзового порошка, тогда без проблем приобретаемого в магазинах канцтоваров. И только спустя семь лет, когда я уже учился в Ленинградской Военно-транспортной академии, кто-то надоумил меня написать письмо в Верховный Совет СССР с просьбой заменить мне пришедший в негодность орден. Надежды на замену, честно говоря, у меня не было, но буквально через неделю я получил правительственное письмо за подписью Председателя Верховного Совета СССР Николая Михайловича Шверника. В нем мне было рекомендовано сдать орден для ремонта в Ленинградский Монетный двор, а его директору предписывалось отремонтировать орден «с расходом драгметалла за счет фондов Верховного Совета».