Введение в буддизм. Опыт запредельного - Евгений Алексеевич Торчинов

ничто и молчания, являющейся безусловным источником и колыбелью всего существования и „несотворенным и невыразимым Высшим“. Пустота и Универсальный Ум воспринимаются как идентичные и свободно переходящие одно в другое; они являются разными аспектами одного и того же феномена»[261]. Нетрудно заметить, что эти Универсальный Ум и супракосмическая пустота соотносятся между собой как сагуна (наделенный качествами) и ниргуна (лишенный качеств) Брахман адвайта-веданты. В первом случае это Брахман, видимый через призму майи как Господь (Ишвара), во втором — непостижимый («не то, не то») Абсолют как таковой. Но это одна и та же онтологическая реальность.

Главное отличие психоделических переживаний от йогического опыта заключается в том, что первые проходят без коренной трансформации (освобождения) личности, лишь как бы приоткрыв дверь в запредельное, тогда как вторые приводят к полному и радикальному изменению, преображению пережившей их личности, что и маркируется словом мокша или мукти — освобождение.

Такого рода переживания характерны для созерцателей самых разных традиций — махаянского буддизма, суфизма традиции вахдат ал-вуджуд (единство существования), средневековой западной мистики (Мейстер Экхарт) и многих других, — что говорит об универсальности данного типа психотехнического опыта.

В самой же Индии джняна-йога в течение веков оставалась достоянием брахманов-саньяси, ревниво оберегаемым от низших сословий. И только на рубеже XIX–XX вв. такие ведантические «протестанты», как Рамакришна, Вивекананда и их последователи, предприняли попытку освободить философскую и йогическую суть адвайта-веданты от омертвевших социальных догм и ограничений брахманской ортодоксии традиционных саньяси и новоявленных традиционалистов. Здесь же следует назвать имя великого религиозного авторитета Индии XX в. Шри Рамана Махарши, глубокого и оригинального истолкователя ведантической мысли, прошедшего через своеобразный йогический опыт.

Закончим же мы разговор о джняна-йоге цитатой из У. Джеймса: «Абсолютное, Единое и Я, которое есть это единое, — несомненно мы имеем здесь перед собой [своего рода] религию, которая, рассматриваемая с эмоциональной точки зрения, имеет большую прагматическую ценность; она дает нам — даже в избытке — чувство полной уверенности… Эта монистическая музыка пленяет более или менее каждого из нас: она возвышает дух и ободряет его»[262].

3. Бхакти-йога. Бхакти-йога — это йога преданности личному Богу и безграничной любви к Нему, восходящая к учению «Бхагавадгиты».

В «Бхагавадгите» учение о бхакти дано в XII главе и в заключительной, XVIII главе памятника и характеризуется как «знание, более тайное, чем сама тайна», а само слово «бхакти» величается «всетайнейшим» и «последним». Как же описывается бхакти в «Гите»?[263]

Во-первых, бхакти не предполагает отшельничества и квиетизма: бхакта (любящий, преданный) может совершать любые дела, но при этом он полагается исключительно на Бога, ищет прибежища в Боге и Божественной милостью достигает вечного и непреходящего состояния, то есть мокши, освобождения. Бхакти предполагает и джняну, гносис: благодаря совершенной любви к Богу бхакта достигает полного богопознания и погружается в То (тат), Абсолют. Бхакта как бы посвящает все свои дела Богу, считая Бога, а не себя истинным делателем, относится к Богу как к высшей цели, постоянно о нем размышляя, благодаря чему он избавляется от ахамкары («яйность», своеволие, эгоцентрическая ограниченность) и получает «высший мир и вечную обитель».

Отметим, что в этом знаменитом фрагменте «Гиты» бхакти еще лишено той эмоциональной эксцессивности и даже чувственности, которую оно приобретет в средневековом индуизме. По существу, бхакти «Гиты» в чем-то близко знаменитому спинозовскому amor del intellectualis («интеллектуальная любовь к Богу», в отличие от «чувственной любви» эмоционального мистицизма). С этим связано и то обстоятельство, что бхакти «Гиты» еще не требует строгой концепции личного Бога, и в этом смысле появление в XVIII главе упоминания о том, безличном Абсолюте ранних упанишад и адвайта-веданты, вполне показательно — безличный Абсолют можно любить «интеллектуально» как высшую цель, высшую ценность и предельную истину (ведь говорим же мы о любви к истине). Тем не менее бхакти изначально предполагало дуализм любящего и любимого, почитающего и почитаемого, а поэтому и не рассматривается таким последовательнейшим недуалистом, как Шанкара, в качестве высшего пути к окончательному освобождению. В бхактийских текстах (особенно средневековых) очень много говорится о том, что бхакти в конечном итоге приводит к недвойственности, ибо любовь преодолевает различие любящих, подобно тому как, если использовать новозаветный образ, муж и жена образуют единую плоть; но эта недвойственность соединившихся возлюбленных отнюдь не то же самое, что недуальность адвайта-веданты. Поэтому вполне естественной оказалась историческая связь бхакти-йоги с дуалистическими вариациями веданты — вишишитадвайтой (ограниченной недвойственностью) Рамануджи (XI в.) и двайтой (дуалистической ведантой) Мадхвы (XIII в.).

Хотя в средневековом индуизме (и в современном тоже) бхакти, как правило, связано с вишнуизмом (то есть направлением индуизма, считающим единым и единственным Богом Вишну, а все другие божества пантеона рассматривающим в качестве его частичных проявлений или аспектов), но исторически первым взлетом этого направления религиозности было движение в рамках шиваизма, то есть учения, считающего Богом в собственном смысле этого слова Шиву. Этот взлет связан с движением наянаров, процветавшим в дравидийской Южной Индии (Тамилнад, Керала) во второй половине I тыс. н. э. Это движение было достаточно подробно изучено А. М. Пятигорским, опубликовавшим переводы на русский язык ряда текстов наянаров и альваров[264]. К его труду мы и адресуем заинтересованного читателя. Отметим только, что у альваров и наянаров уже проявились все основные черты классического бхакти: экстатическая эмоциональность, окрашенная часто в эротические тона, исступленная вера (порой абсолютно лишенная любого утилитаризма, даже стремления к освобождению, обретаемого благодаря этой вере) и теологический дуализм души (влюбленного; на санскрите джива, «душа», — мужского рода, хотя, как мы увидим, это не мешает бхактам смотреть как на мужчину только на Бога) и Господа (возлюбленного).

Теология бхакти предполагает различные типы отношений души и Бога: отношения ребенка и отца, ребенка и матери и отношения двух влюбленных. Последнее обычно считается высшим. Также имеют место теологические образы «обезьяньего» и «кошачьего» бхакти. В первом случае активным началом является душа, устремляющаяся к Богу, устрашенная ужасами сансары, подобно тому как детеныш обезьяны при виде опасности хватается за мать. Во втором случае активность оказывается уделом Бога, который вытаскивает душу из трясины сансары, подобно тому как кошка хватает зубами за загривок котенка и уносит его от грозящей беды.

Классическое бхакти строго настаивает на личном характере Бога (при этом божественная личность, Ишвара, считается началом более высоким, чем безличный Брахман, считающийся лишь излучением, или эманацией, Ишвары) и отличии от него души бхакты. В противном случае эмоциональное и чувственное бхакти индийского Средневековья утрачивает свой смысл.

Поскольку отношения между душой и Богом постоянно уподобляются отношениям между возлюбленными или любовниками, в бхакти проявляются эротические черты, а мистическая поэзия бхакти наполнена мотивами любовного томления разлученной с Богом души и почти грубо сексуального наслаждения от соединения с Богом-возлюбленным. Некоторые направления