Карамзин - Владимир Муравьев
Шрифт:
Интервал:
23 года, по воле Императора Александра, я неутомимо писал „Историю“, назывался государственным историографом, но не получал никакого жалованья от государства и никаких денежных наград, кроме суммы, выданной мне в 1816 году из кабинета для платежа типографщикам за печатание девяти первых томов, и кроме двух тысяч пенсии (ассигнациями), определенной мне, как почетному члену Московского университета. Я жил плодами своих трудов; но теперь дописываю уже последний том: с ним кончится и моя деятельность, и мой важнейший доход.
Если Ваше Императорское Величество милостиво исполните мою всеподданнейшую просьбу, то это будет для меня величайшим благодеянием: других желаний и видов не имею. Неисполнение, признаюсь, огорчит меня; но да будет воля Божия! Ничто не охладит в душе моей истинной любви к Вам и признательности за благоволение и лестную доверенность, которые Вы мне уже оказали.
Могу ли ждать ответ? По крайней мере, мысль о долговременной неизвестности, в теперешнем моем физическом состоянии, несколько тревожит мое воображение».
Карамзин отправил письмо 22 марта. Николай ответил через две недели:
«Ежели ранее вам не отвечал, любезный Николай Михайлович, то не полагайте, чтобы то было из забывчивости, но напротив, из желания о всем дать ответ удовлетворительный. Я искал приладить желание ваше с возможностию, и полагаю, что, может, успел в том: предлагаю вам следующее; но наперед благодарю вас сердечно и за доверенность, и за содержание письма вашего; жалею сердечно, что первая услуга, которую вы ставите меня в возможность вам оказать, клонится к тому, чтоб вас удалить от всех нас! — Вы поверите, надеюсь, без труда, что с сердечным прискорбием убеждаюсь, что сие временное удаление необходимо. Но так видно Богу угодно, и должно сему покориться без ропота…
Но обратимся к делу. Вам надо ехать в Италию — вот что хотят медики; надо их послушать. Пребывание в Италии не должно вас тревожить, ибо хотя место во Флоренции еще не вакантно, но Российскому Историографу не нужно подобного предлога, дабы иметь способ там жить свободно и заниматься своим делом, которое, без лести, кажется, стоит дипломатической корреспонденции, особо Флорентийской. Словом, я прошу вас, не беспокойтесь об этом, и, хотя мне в угождение, дайте мне озаботиться способом устроить вашу поездку…
Повторяю, что мне больно слышать и верить, что вам надо ехать; дай Бог, чтобы здоровье ваше скоро восстановилось и возвратило бы вас к тем, кои Вас искренно любят и уважают; причтите меня к этим.
Вас искренно любящий Николай».
Император повелел снарядить специальный фрегат для проезда по морю. Отъезд был назначен на июнь.
Карамзин начинает собираться. Он полон надежд на целительное воздействие моря. С навещающими его друзьями он ведет оживленные разговоры. Сербинович в дневнике записывает: «Потом (Карамзин. — В. М.) говорил, что ему приходит в голову много соображений о политических обстоятельствах времени, о задаче жизни человеческой, о уповании на Промысл Божий, и многое, многое. Когда я сказал, почему бы не диктовать свои мысли другим? — „Нет! — отвечал он. — Я не привык к этому и не могу передавать мысли бумаге иначе, как сам, с пером в руке“».
«На сих днях отправлю в архив, — пишет Карамзин Малиновскому в конце апреля, — ящик с большею частию бумаг и книг, которые еще были у меня; удерживаю для окончания XII тома весьма немногие. Мне писать еще две главы: наслаждаюсь мыслию изображать характеры и действия Российской истории и любоваться вдали вершинами Апеннинскими; без работы, хотя самой легкой, для меня нет отдыха».
Но врачи и близкие уже знали, что дни его сочтены. Жуковский хлопочет о назначении Карамзину пенсии, которую по его смерти будет получать семья. 13 мая Николай своим указом распорядился о выплате «Историографу Российской империи, Действительному Статскому Советнику, отъезжающему для излечения своего за границу», пенсион по 50 тысяч рублей в год. Карамзин, прочтя указ, на слова Екатерины Андреевны, что это успокоит его старость, ответил: «Это значит, что я должен умереть». Он сердился за слишком большую, по его мнению, сумму пенсиона, разволновался и взял какую-то книгу, чтобы успокоиться за чтением.
На следующий день, 15 мая, он написал благодарственное письмо царю:
«Никогда скромные мои желания так далеко не простирались. Но изумление скоро обратилось в умиление живейшей благодарности: если сам не буду пользоваться плодами такой царской беспримерной у нас щедрости, то закрою глаза спокойно; судьба моего семейства решена наищастливейшим образом. Дай Бог, чтобы фамилия Карамзиных, осыпанная милостями двух монархов, заслужила имя верной, ревностной к царскому дому. О! как желаю выздороветь, чтобы последние дни мои посвятить вам, бесценный государь, и любезному Отечеству! Вчера не мог я писать, и ныне голова моя очень слаба. Видом, говорят, я поправляюсь, но слабость не выпускает меня из полулюдей. Заключу тем: милости, благодеяния ваши ко мне так чрезвычайны, что я и здоровый не умел бы выразить вполне моей признательности.
Повергаю себя к стопам вашим со всем моим семейством…»
Это были последние строки, им написанные.
Три дня спустя состояние Карамзина резко ухудшилось, и 22 мая он скончался.
Похоронили Николая Михайловича Карамзина в Петербурге на кладбище Александре-Невской лавры. На его намогильном памятнике — стих из Нагорной проповеди: «Блаженни чистии сердцем: яко тии Бога узрят».
Известно, что две тайны последних лет своего царствования, которые должны были оказать принципиальное, решающее влияние на будущую судьбу государства, император Александр I доверил Карамзину.
Первая тайна о порядке престолонаследия. Он сообщил Карамзину, что существует тайный манифест, по которому его наследником объявляется не следующий по возрасту брат Константин, а младший — Николай.
Вторая тайна касалась тайного общества, действующего в России и имеющего своей целью свержение монархии. Александр знал о нем, и знал имена всех заговорщиков. Но он не собирался что-либо предпринимать против них, поскольку считал себя морально виновным в том, что они стали такими, какие есть. Решение этой проблемы он оставлял Провидению.
Думается, вернее, и более того — я уверен, что Карамзину была открыта и третья тайна императора Александра I — тайна его смерти, до сих пор окутанной легендами, толками, дискуссиями историков.
За три дня до отъезда в Таганрог, 28 августа 1825 года, император пришел к Карамзину в его царскосельский домик проститься. Их беседа продолжалась с 8 часов вечера до 11 часов 30 минут. Дату и время последней своей беседы с императором Карамзин записал. Из ее содержания Карамзин упомянул только об одной детали: он торопил Александра: «Ваши дни сочтены, вам некогда что-либо откладывать, вам предстоит еще столько сделать…» Логично рассудить, что эти слова Карамзина были вызваны сообщением императора об уже принятом им решении, плане и времени его отречения от престола. Публичного отречения царствующего монарха Россия до сего времени не знала. Видимо, Александр имел свой план отречения иным способом.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!