Мотылек - Анри Шарьер

Все расхохотались, но никто не стал разубеждать его, что он по пьяни малость ошибся.

Да, мне предстоит сделать первые шаги, чтобы зарабатывать на жизнь. Судя по опыту других, это будет нелегко. Раньше такая проблема передо мной не стояла. За время с 1930 по 1942 год я совершенно потерял чувство ответственности и умение распорядиться своей судьбой. Человек, так долго находившийся в заключении, не обремененный заботами о пище, жилье, одежде, человек, которого вели, которым управляли и помыкали, человек, привыкший ничего не делать самостоятельно, лишь повиноваться любым приказам не раздумывая, человек, приученный есть и пить в установленные часы, – этот человек, оказавшись вдруг посреди большого города, должен переучиваться: ходить по тротуарам, не сталкиваясь при этом с прохожими, пересекать улицу и не быть задавленным автомобилем. Кроме того, такой человек реагирует на ситуацию самым неожиданным образом. Например, когда я сидел в баре и внимательно слушал рассказы ребят, говоривших по-французски с употреблением испанских и английских слов, мне вдруг захотелось в туалет. Вы просто не поверите, но я сначала посмотрел по сторонам, отыскивая глазами надзирателя, чтобы попросить разрешения на выход. Правда, это состояние длилось мгновение, мне стало даже смешно, когда я сообразил, в чем дело. И я сказал себе: «Папийон, если ты захочешь помочиться или еще что-то, отныне и вовеки ни у кого не спрашивай разрешения».

И в кинотеатре то же самое: когда девушка-билетерша искала место для нас, я чуть было не сказал: «Пожалуйста, не беспокойтесь, я всего лишь каторжник – стоит ли обращать на меня внимание?» А когда шли по улице от кинотеатра до бара, я несколько раз оглянулся. Гитту понял, в чем дело, и сказал:

– Что ты все время оглядываешься? Хочешь убедиться, что за тобой не идет багор? Нет здесь багров, Папи: ты их оставил там, на каторге.

На языке заключенных бытует такое выражение – «сбросить платье арестанта». Но его значение гораздо глубже, ибо тюремная одежда – это только символ: не только сбросить платье арестанта, но и освободиться от клейма, каленым железом выжженного на сердце и в душе.

В баре появился полицейский патруль – английские негры в безупречно чистой форме. Они обошли столики, требуя предъявить удостоверение личности. Когда добрались до нашей компании, сержант оглядел всех внимательно и заметил одного незнакомого – меня.

– Позвольте ваши документы, сэр.

Я достал удостоверение. Он посмотрел на меня, вернул его мне и сказал:

– Простите, я вас не знаю. Добро пожаловать в Джорджтаун.

И с этими словами ушел.

Поль Савойяр заметил:

– Эти ростбифы – замечательные парни. Из всех иностранцев кому они доверяют на сто процентов – это сбежавшим каторжникам. Если ты сумеешь доказать, что ты действительно удрал из мест заключения, английские власти немедленно отпускают тебя на свободу.

Хотя мы и поздно возвратились домой, на следующее утро ровно в семь я был у главных ворот гавани. Через полчаса подъехали Квик и однорукий. Тележка доверху заполнена свежими овощами. Имеются и яйца, и цыплята. Они одни. Я поинтересовался, где же земляк, который хотел научить их торговле. Квик ответил:

– Он нам вчера показал, уже достаточно. Теперь нам никто не нужен.

– Далеко ездили за продуктами?

– Да. Больше двух с половиной часов езды. Отправились в три и вот только вернулись.

Привычно, как если бы он прожил здесь уже лет двадцать, Квик достал горячий чай и лепешки. Сидим на тротуаре рядом с тележкой, пьем и едим, поджидая покупателей.

– Ты думаешь, они придут, твои вчерашние американцы?

– Надеюсь, но если не придут, продадим другим.

– А цена? Как ты ее установил?

– О цене не договаривались. Сделаем так: я их спрошу: «Сколько даете?»

– Но ты же не говоришь по-английски.

– Верно, но я умею объясняться на пальцах. Проще простого. А слов я знаю достаточно, чтобы продать и купить.

– Да, но мне для начала хотелось бы посмотреть, как это у тебя получится.

Ждать пришлось недолго. Подкатила большая машина наподобие джипа, из которой вышли шофер, старшина и два матроса. Старшина залез в тележку и все пощупал: салат, баклажаны и прочее. Осмотрев каждую корзину, потыкал пальцем цыплят.

– Сколько за все?

И торговля началась.

Американец говорит в нос, и я не понимаю ни слова. Квик лопочет по-китайски вперемешку с французским. Увидев, что они никак не могут договориться, я отозвал Квика в сторону.

– Сколько ты израсходовал?

Он порылся в карманах и достал семнадцать долларов.

– Сто восемьдесят три доллара.

– Сколько он тебе дает?

– Кажется, двести десять. Но это мало.

Я подошел к старшине. Он спросил, говорю ли я по-английски.

– Говорите медленно, – предложил я.

– О’кей.

– Сколько вы даете?! Двести десять? Ну что вы – двести сорок!

Не хочет. Делает вид, что уезжает. Возвращается и снова садится в джип. Но я-то чувствую, что он разыгрывает комедию. В тот момент, когда он снова вылезает из машины, появляются прелестные девушки-индианки, наши соседки. Они наверняка наблюдали за сценой, так как делают вид, что нас не знают. Одна из них даже заглянула в тележку, стала рассматривать товар и обратилась к нам:

– Сколько за все?

– Двести сорок долларов, – ответил я.

– Берем.

Но американец уже достал двести сорок долларов и протянул Квик-Квику, сказав девушкам, что товар уже закуплен. Мои соседки не уходят, они стоят и наблюдают, как американцы разгружают тележку и складывают продукты в джип. В последний момент один из матросов взял на руки свинку, полагая, что она является частью только что состоявшейся сделки. Разумеется, Квик не хочет отдавать чушку. Завязывается спор, в котором мы не можем втолковать им, что свинка не входит в покупку.

Я пытаюсь объяснить ситуацию соседкам, но тщетно – они также ровным счетом ничего не понимают. Американские моряки не хотят отдавать свинку, а Квик-Квик не желает возвращать деньги. Все грозит обернуться потасовкой. Однорукий уже вооружился шкворнем из тележки, но, на наше счастье, в это время мимо проезжал джип американской военной полиции. Старшина засвистел, и военная полиция подрулила к нам. Я стал убеждать Квик-Квика вернуть деньги, но он и слышать ничего не хотел. Моряки держат свинку и тоже не собираются возвращать. Квик встал перед машиной, загородив путь. Вокруг этой шумной сцены собралась уже довольно большая толпа любопытных. Полиция приняла сторону американцев, да, впрочем, она и сама не могла ничего разобрать из нашей тарабарщины. Полиция откровенно посчитала, что мы хотели надуть моряков.

Не зная, что предпринять, я вдруг вспомнил, что у меня записан номер телефона клуба «Мартинер», который дал мне негр с Мартиники. Я показал его офицеру-полицейскому и сказал: