Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс

Воздух стал таким холодным, что, казалось, мог заморозить все что угодно, но мы этого избежали. Переменившийся за ночь ветер налетал с запада порывами, сковывавшими наши движения. Наши плащи раздувались как паруса и стаскивали нас с дороги. В конце концов мы их скинули, и ехать стало легче, так как плотно облегавшие тело гимнастерки от ветра не надувались. Направление резкого ветра с дождем и снегом мы определяли по белой дымке тумана, уносимой им через горы и долины. Наши руки онемели до полной потери чувствительности, и ссадины мы замечали только по красным пятнам; тела же окоченели не настолько, и мы часами дрожали под зарядами града, осыпавшего нас с каждым порывом ветра.

Уже подступали сумерки, когда мы, проехав десять миль, прибыли в Абу-эль‑Лиссан. Люди Мавлюда разошлись по домам, и нас никто не встречал, чему я был рад, так как мы выглядели грязными и жалкими, как стриженые коты. После Абу-эль‑Лиссана дорога была легче: промерзший грунт на протяжении последних двух миль до вершины Штара был твердым, как железо. Из ноздрей наших верблюдов при каждом выдохе вырывался белый пар. После быстрой езды мы скоро увидели в разрывах облаков роскошную Гувейрскую равнину, алевшую цветами, теплую и уютную. Облака эти как-то необычно нависали над котловиной, образуя плоский слой, похожий на свернувшееся молоко и державшийся на уровне вершины, на которой мы стояли. Мы несколько минут с удовольствием любовались этим зрелищем. То и дело от облаков отрывались пучки ледяной пушистой пены, похожей на пену морского прибоя, и опускались на нас. Стоя на краю крутого обрыва, мы чувствовали, как они падают на наши лица, а оборачиваясь, видели, как белая кромка проплывала над зубчатым гребнем, разрываясь в клочья и превращаясь в порошок инея или в струйки воды на торфянистой почве. Налюбовавшись небом, мы спустились ниже и, наслаждаясь спокойным мягким воздухом, направились через перевал к сухому песку. И все же удовольствие оказалось не таким полным, как мы надеялись. Боль от восстановления кровообращения в наших конечностях и в мышцах лица была гораздо острее, чем ощущение при замерзании, при обратном процессе, и мы наконец поняли, что наши ноги жестоко изранены и побиты о камни. В ледяной грязи мы этого не чувствовали, но здешний теплый солоноватый песок разъедал ссадины. Словно обезумев, мы повскакивали на своих верблюдов и, тупо нахлестывая их, устремились в Гувейру. Перемена в окружающей обстановке сделала верблюдов спокойнее, и они благополучно доставили нас домой.

Праздные вечера, в особенности три из них, проведенные под тентами бронеавтомобилей за разговорами с Аленом Доуни Джойсом и другими, не без наших хвастливых рассказов о Тафилехе, доставили нам большое удовольствие. И все же эти друзья, как мне казалось, были несколько опечалены, потому что проведенная вместе с Фейсалом две недели назад большая экспедиция с целью овладения Мудоварой себя не оправдала. Это произошло отчасти потому, что по-прежнему существовала старая проблема взаимодействия регулярных войск с нерегулярными силами, а отчасти из-за ошибки старого Мухаммеда Али эль-Бейдави, поставленного командовать людьми из племени бени атийех, который дошел с ними до воды, скомандовал: «Полуденный привал!» – и просидел там два месяца, потворствуя гедонистским склонностям арабов, которые делали их беспомощными рабами плотской терпимости. В Аравии, не знавшей изобилия и излишеств, мужчины были подвластны обольщению самой простой пищей. Каждый кусок, проходивший через их губы, мог, если они оказывались недостаточно бдительными, превратиться в наслаждение. Соблазнительной роскошью могли стать такие простые вещи, как проточная вода или тенистое дерево, редкость которых и злоупотребление ими часто разжигали их похоть. Это напомнило мне Аполлона: «Отойдите от него вы, люди Тарса, сидящие на своей реке как гуси, опоенные его белой водой!»

Из Акабы доставили тридцать тысяч фунтов золотом для меня и для моей кремовой верблюдицы Водейхи, лучшей из остававшегося поголовья моего табуна. Она была выращена племенем атейба и выиграла для своего старого хозяина много скачек. Верблюдица находилась в прекрасном состоянии, упитанная, но не слишком, подушечки на ее ногах затвердели в многочисленных переходах по кремнистым северным землям, шерсть у нее была густая, матовая. Невысокая и на первый взгляд тяжеловатая, она была всегда послушна и шла плавно, поворачивая налево или направо, в зависимости от того, с какой стороны я похлопывал ее по рогу седла, и поэтому я ездил на ней без палки погонщика, с удобством читая на ходу какую-нибудь книгу, когда позволяли условия марша.

Поскольку мои люди были в Тафилехе, или в Азраке, или вообще в отпуске, я попросил Фейсала назначить для меня временных сопровождающих. Он предоставил мне двух своих кавалеристов с лошадьми, Серджа и Рамейда, из племени атейба, а для охраны моего золота выделил шейха Мотлога, в ценности качеств которого мы убедились, исследуя на броневиках равнины под Мудоварой. Он поехал с нами как знавший местность гид и, восседая высоко на куче багажа, погруженного на фордовский автомобиль, указывал препятствия. Машины на большой скорости выехали на песчаные холмы и скатывались с них, раскачиваясь, как лодки на волнах. На одном опасном повороте грузовик занесло и развернуло на сто восемьдесят градусов. Мотлога выбросило из машины, и он ударился головой. Маршалл остановил автомобиль и подбежал к нему, кляня себя за неосторожность. Но шейх, уныло потирая ушибленную голову, мягко проговорил: «Не беспокойтесь обо мне. Я просто пока еще не научился ездить на этих штуках».

Золото было разложено в мешки по тысяче фунтов. Я вручил по два мешка четырнадцати из двадцати людей Мотлога, а последние два взял сам. Один мешок весил двадцать два фунта, и при ужасных дорожных условиях два мешка, подвешенных к седельным вьюкам с обеих сторон, были предельным грузом для верблюда. Мы пустились в путь в полдень, надеясь проехать как можно больше, но, к сожалению, уже через полчаса верблюды ступали по мокрому грунту; начавшийся затяжной дождь промочил нашу одежду до нитки, а шерсть верблюдов свернулась под дождем, сделавшись похожей на шкуру промокшей собаки.

Именно на этом этапе Мотлог увидел палатку шерифа Фахда на вершине горы из песчаника. Несмотря на то что я спешил, он предложил остановиться на ночлег в этом месте и посмотреть, как будут выглядеть эти горы на следующий день. Я понимал, что попусту проводить дни в нерешительности было фатальной ошибкой, и поэтому попрощался с ним и продолжил путь с двумя своими людьми и с шестью связанными с Шобеком ховейтатами, присоединившимися к нашему каравану.

Эта дискуссия нас задержала, и мы добрались до подножия перевала только с наступлением темноты. К сожалению, начался мелкий дождь, и едва мы успели позавидовать Мотлогу, воспользовавшемуся гостеприимством Фахда, как внезапно какая-то красная вспышка слева заставила нас повернуть в том направлении. Мы увидели Салеха ибн Шефию, расположившегося в палатке и трех пещерах с сотней своих вооруженных вольноотпущенников из Янбо. Салех, сын шутника бедняги старого Мухаммеда, был отличным парнем, взявшим приступом Ведж в памятный день Виккери.

«Чейф энтс!» – я два или три раза повторил арабское приветствие. Салех сверкнул глазами, как это умели делать люди племени джухейна, подошел ко мне и с поклоном раз двадцать подряд своим сильным голосом, не переводя дыхания, проговорил: «Чейф энтс». Я не любил оставаться в долгу и так же торжественно повторил те же слова еще раз двенадцать. Он ответил мне новой длинной серией залпов – на этот раз их было много больше двадцати. И я сдался, начиная понимать, как много значило в Вади-Янбо бесконечное повторение приветствий.