Суперагент Сталина. Тринадцать жизней разведчика-нелегала - Владимир Чиков

Григулевич окинул Павлова взглядом, исполненным крайнего скепсиса. Его охватила тревога и страх, подобные тому, который испытывает человек, когда на него направлено темное дуло пистолета. Переходя опять на «вы», он с раздражением бросил:

— На каком основании вы отстраняете меня от работы «в поле»? Вы же только что говорили, что я честно и успешно работал невероятно длительное время для разведчика-нелегала, что я ни разу не был скомпрометирован и раскрыт… Так в чем же дело, Виталий Григорьевич? Почему вы отстраняете меня и Лауру от оперативной разведовательной работы, которая являлась делом всей нашей жизни?..

Павлов, глядя на дно выпитой чашки кофе, молчал: он прекрасно понимал, что совершенно бессмысленно пытаться приводить ему какие-либо доводы.

— Все, о чем вы говорили мне сейчас, я воспринимаю как бессмыслицу, — заметил Григулевич. — Скажите правду, чем вызвано решение о переводе меня в архивную службу?

Павлов продолжал молчать.

Это еще больше возмутило Иосифа Ромуальдовича, ему стоило немалых усилий, чтобы взять себя в руки и не заразиться лихорадочным состоянием обиженного молодого человека.

— Я задал вам, Виталий Григорьевич, уже не один вопрос, но вы почему-то не хотите отвечать? Так скажите, почему?

«Действительно, во всем этом есть что-то идиотское, — думал Иосиф. — Такое решение не укладывается ни в какие рамки… Ни в логику, ни в здравый смысл… Работа признана положительной, и вдруг иди в архив?.. Может, слишком много навербовал я в разных странах и слишком часто рисковал? А может, излишне много прожил чужих жизней за кордоном?.. Нет! — мысленно ответил он самому себе. — Коли не попал я под колпак и остался неразоблаченным, значит умел правильно мыслить и действовать. Поэтому успокойся и расслабься. И хватит, наконец, перебирать всякие «а может». Будь хладнокровнее и веди себя как разведчик-нелегал с крепкими нервами…»

Призвав на помощь все свое самообладание, чтобы не разозлиться, и сохраняя внешнее спокойствие, Иосиф холодно произнес:

— Странное возникает чувство, когда сознаешь, что тебя обманывают, и, будучи обманутым, прекрасно понимаешь, что этот обман приносит кому-то пользу. Что вы скажете мне в ответ на это?

За его безобидным вопросом полковник Павлов почувствовал властную силу человека большого интеллекта. И, понимая, что нужно держать ухо востро, отвечать так, чтобы разговор не принял нежелательного направления, сказал:

— Я уже говорил тебе, Иосиф, это было не мое решение. Это решение руководства Комитета, которое я не одобряю. Лично я считаю, что тебе не надо отказываться от нашего предложения. В архиве работа и вообще жизнь станет для тебя и для твоей супруги более спокойной и безопасной. И материально вы ничего не потеряете…

Григулевич несколько раз глубоко вздохнул и, почувствовав, как разгорается в нем пламя гнева, выпалил:

— Я отказываюсь от вашего предложения! С завтрашнего дня Теодоро Кастро прекращает свое существование, не станет в разведке и Луизы — псевдонима моей супруги.

Павлов улыбнулся и опять тихо спросил:

— Почему?

— Потому что в архивах работают с мертвыми бумагами, а я с четырнадцати лет, со вступления в комсомол, привык иметь дело с живыми людьми!.. С моим опытом работы и моим зарубежными связями, как по коммерческой, так и по дипломатической линии, я мог бы принести еще много пользы стране, а вы списываете меня в архив. — Он сделал секундную паузу, потом с горечью добавил: — А может быть, под таким благовидным предлогом руководство Комитета решило действительно избавиться от меня? Если это так, то получается, как в той песне «Шумел, горел пожар московский»: «Судьба играет человеком, она обманчива всегда, то вознесет его высоко, то бросит в бездну без стыда…» И без следа.

— Ну почему же без следа? — подхватил Павлов. — Вы с Лаурой прожили хоть и напряженную, но полноценную и светлую жизнь за кордоном, ваша работа получала в Центре высокую оценку. В Латинской Америке и на Апеннинах вы обессмертили свое имя для разведки. И след вы в ней оставили глубокий. Это, в частности, подтверждают твои, Иосиф, правительственные награды. Ордена Красной Звезды и Красного Знамени так просто у нас в стране не даются. Ими награждаются только за особые боевые заслуги перед Родиной…

Иосиф протестующим жестом поднял руку:

— А почему же тогда Родина и разведка отворачиваются от нас сейчас?.. Мы с Луарой считали, что в условиях начавшейся «холодной войны» окажемся еще нужнее Советскому Союзу… Но только не в архиве… — Григулевич потер ноющие виски и, не глядя на Павлова, сердито обронил: — Никчемным кажется мне сейчас все, что я делал до сих пор и намеревался сделать в разведке в дальнейшем… Оглядываясь назад, создается впечатление, будто я всю жизнь шагал против ветра и постоянно боролся, чтобы только меня не арестовали и не сломали за границей. Если бы год назад я мог знать, что по возвращении в Советский Союз мною распорядятся так, то без колебаний ответил бы тогда правительству Коста-Рики согласием на их предложение.

Павлов насторожился.

— Не понял. О каком предложении идет речь? — И он пристально посмотрел Григулевичу в глаза.

Иосиф спокойно встретил его взгляд, сделал обманчиво беззаботную улыбку и равнодушно ответил:

— Да о назначении меня министром иностранных дел Коста-Рики.

Полковник саркастически хмыкнул.

— Ничего не понимаю! — отрывисто бросил он. — Каким еще министром?

— По-моему, я выразился достатосно ясно: министром иностранных дел.

— Постой, постой, Иосиф, — прервал его Павлов. — Я первый раз слышу о том, что Коста-Рика хотела назначить тебя министром иностранных дел…

— А вы и не могли знать об этом, потому что я не сообщал в Центр о сделанном мне тогда предложении со стороны костариканцев.

— А почему ты не сообщил об этом? — удивился Павлов, пожимая плечами.

— Потому что был убежден, что Центр не одобрит такое высокое назначение своего подчиненного. Да что об этом говорить! — махнул рукой Иосиф. — Вы же сами все прекрасно понимаете! От зависти у некоторых ваших руководителей, наверно, глаза на лоб полезли бы. Ну да ладно! Что теперь говорить об этом. Все, что ни делается, то к лучшему… Передайте своему руководству, что от службы в архиве я отказываюсь.

— Не надо, Иосиф, обижаться на разведку. Лично мне тоже обидно, что руководство Комитета решило зарезать курицу, несущую для разведки золотые яйца, — отозвался Павлов и, желая вернуть Григулевича в спокойное русло разговора, добавил: — Коротков просил передать, что в случае твоего отказа мы будем и «на гражданке» прибегать к твоей помощи по Ватикану и странам Латинской Америки.

Григулевич, умевший держать свои эмоции под контролем, на сей раз не выдержал:

— Ах вот как! Значит, Коротков заранее расчитывал на такой вариант моего ответа. То есть на мое увольнение по собственному желанию. Теперь мне понятно, откуда дует холодный ветер… И прошу вас, Виталий Григорьевич, не надо сравнивать меня с курицей. Возможно, я и выгляжу в данный момент мокрой курицей без золотых яиц, но это еще не значит, что я теперь ничего не стою. Для ПГУ, может быть, и ничего, но сам себя я оцениваю настолько, сколько я стоил год назад в Италии и Ватикане, а еще раньше в Испании, Аргентине, Бразилии, Чили и так далее. Уверен, что и для Лауры я мокрой курицей не стану. И цена моя даже без золотых яиц и «на гражданке» не снизится… Сидеть без дела, стареть и плевать на все я не собираюсь. Будем жить с Лаурой жизнью простых советских людей. Честно говоря, я никак не ожидал, что этот день станет последним в моей разведывательной деятельности и рубежным в жизни вообще. Что все мои планы в одночасье рухнут, и жизнь теперь пойдет в новом измерении.