Здесь, под небом чужим - Дмитрий Долинин

Антон же слабыми ногами продолжает жать на педали. Сокращать путь по известной ему проселочной дороге не стал, опасно. Месяц назад, в самом начале мая, когда снег только-только сошел, ездил он к тому самому финну. Тоже за картошкой и прочей деревенской едой. Возвращаясь, решил срезать изгиб шоссе по лесному проселку. И тут на него внезапно, тихо и бессловесно напали двое грабителей. Он вдруг почувствовал сильный толчок и понял, что падает на бок вместе с велосипедом. Левую ногу придавила велосипедная рама. Боль! Дикая, внезапная боль. Молча с него стали тащить мешок, кто-то вонючий сопел за спиной и резал тупым, наверное, ножом лямки. Антон сумел выпростать прижатую ногу и вскочить, стряхнуть врага. Ударил со всей силы ребром ладони по руке оборванца, нож выпал, Антон его подхватил и замахнулся. Бородатый мужик в драном треухе отпрянул, замер, уставился зверем в глаза и вдруг, не выдержав, бросился прочь, путаясь в шинельных полах. Второй, мальчишка лет пятнадцати, за ним. Нож остался трофеем… Повезло, грабители были не профессионалами…

Антона догоняет и перегоняет автомобиль. Прыгает по булыжникам, гремит, дымит и воняет. Скверный бензин, отмечает Антон. За рулем – матрос, на заднем сиденье некто в военном, смотрит на Антона и, миновав, оглядывается. Через сотню шагов автомобиль тормозит. Так, думает Антон, сейчас начнется: документы, что везешь, куда едешь, где живешь и прочее. Тем не менее крутит педали, приближается. Военный снимает фуражку. Машет. Зове т.

– Антон Сергеевич! Товарищ Москвин!

Антон останавливается.

– Здравствуйте, Антон Сергеевич! Не узнаете?

Добротный английский френч. Лицо молодое, гладкое, полноватое, волосы темные.

– Псков. Депо, помните?

Вспомнил. Вольноопределяющийся. Арон? Из студентов. Приказчик при ремонтном депо. Выписывал наряды, считал рабочие часы, выгонял солдат на работу. О чем-то с ними шептался. Тогда был худым, щеки впалые, лицо вроде иконного лика.

– Циммерман?

– Никак нет, – Арон ухмыляется. – Плотников. Аркадий Семенович.

– Перевели на русский?

– Никак нет. Вернулся, так сказать, к истокам. Революция свершилась, можно.

– Поздравляю, – говорит Антон.

Циммерман-Плотников выпрыгивает из авто и матросу: покури. Обнимает Антона за плечи и ведет вперед по обочине.

– Мне, Антон Сергеевич, Бог вас послал, я об вас думал и хотел вас найти. Да сами знаете, как оно сейчас кого найти, – и он оглядывает Антона с ног до головы. – Вижу, не процветаете, нет, не процветаете. Я вам помочь могу. А вы мне. Вы служите?

– Немного.

– Где же, если не секрет?

– В лазарете.

– И кем вы там?

– Делопроизводитель.

– Вам это не к лицу. С вашими талантами и образованием. А настоящая ваша служба была ведь у Николая Виссарионовича? У Некрасова? Вы были, если я не ошибаюсь, помощником министра по инженерной части?

– Был.

– А при следующем, при Ливеровском?

– Не служил.

– Ну и славно. С министрами-капиталистами как бы давно не связаны. Пойдете служить у нас?

Москвин крутит головой: нет.

– Зачем же нет? Так сразу? – удивляется Плотников. – Я вам предлагаю не революционную службу. По паровозной части. Люди всюду нужны. Видите, я тут стал комиссар по всякому транспорту. Так уж назначили, имея в виду мой скромный опыт под вашим началом. А с железной дорогой, сами знаете, как нынче. Нужно налаживать.

– Подумаю.

– И думать нечего. Вот у вас в мешке, небось, картошка тухлая. А у нас – паек-с! Приходите завтра. Я помещаюсь на Николаевском вокзале… Хотите, я вас подвезу? Грузим ваш велосипед и катим в Питер.

– Благодарю. Не нужно. Велосипед для гимнастики.

– Ну, как хотите. Завтра я вас жду.

Поздний вечер, пора белых ночей, почти светло. Марьюшку накормили манной кашей на молоке, и она, непривычно набив брюшко, тут же, за общим столом, сидя на высоком детском стуле, заснула и теперь мирно посапывает в своей кроватке. Надя и Антон молча сидят у открытого окна. Антон курит самокрутку. За стеной, как когда-то там, в Ч., звучит рояль Миши Андерсена. Уговорили его пожить здесь, чтобы избежать уплотнения. Помогла бумага от самого Луначарского, в которой Миша назван выдающимся артистом, необходимым для духовного окормления встающего с колен революционного пролетариата.

Прошедшим пестрым днем произошло много разных событий, и Наде никак не угадать, сулят они удачу или очередные неприятности и сложности. Припоминает, перебирает.

Когда Антон уезжает на велосипеде куда-нибудь далеко, она в тревоге: разбойники могут позариться и на велосипед, и на мешок с провизией. А в глазах разгулявшихся идейных матросов и пролетариев велосипед – признак барства, и для достижения мировой гармонии могут они велосипедиста бескорыстно пристрелить. Слава Богу, Антоша благополучно вернулся. Еще хорошее: сама Надя выстояла очередь, почитала Тютчева и получила причитающиеся всему семейству фунты хлеба. Два пункта – в реестр удач.

Или тоже, вроде бы, туда же. Заходила Вера Сергеевна, старшая сестра Антона, педиатр. Принесла судок с больничным супом. Осмотрела Марьюшку, кроме некоторого истощения ничего плохого не нашла, но велела получше кормить. Ясен пень – нужно лучше. Только где взять?

Определенно тоном тревожным, но дурным или добрым, не понять, прозвучало Мишино заявление, что через два дня он отправляется за границу, на Украину. Добыл, оказывается, украинский паспорт. Украина вдруг стала заграницей. В Петербурге собираются эшелоны демобилизованных украинцев, которых большевики по какому-то там договору обязаны отправлять домой. Вот он с ними и поедет, под видом демобилизованного солдата. Добуду и вам паспорта, сказал Миша, есть тут один еврей, так он это может обделать, едемте вместе, я задержусь, вас подожду. Подумаем, спасибо, но как страшно тащить малого ребенка в рискованное, непредсказуемое путешествие вместе с разнузданной демобилизованной солдатнёй. А проверки документов? Могут обнаружить подделку. Мише же Антон посоветовал забинтовать одну руку, а другую испачкать и меньше ею мелькать. Руки пианиста и хохлацкого солдата совсем не схожие руки, сказал Антон.

Днем явился некто в грязной солдатской рубахе, босой, обросший космами и лохматой бородой, принес письмо от Антонова отца, Сергея Фомича. Оказалось, бежал Сергей Фомич из своего небольшого поместья, что в Воронежской губернии, и теперь временно осел в Одессе, собирается в Англию. Его там ждут, он ведь успешный конструктор паровозов, от него и Антон унаследовал железнодорожную страсть.

В письме Сергея Фомича кратко и с усмешкой была рассказана страшная история, после которой он и решил пробираться на юг.

«…Пришла ко мне дьячиха прощаться, а за ней бабы-работницы, тоже прощаться. Я, говорю, никуда не собираюсь, чего вы прощаться придумали. Оказалось, что по деревне шлялись два мужика да говорили, что ночью вашего барина убивать придут. Придут так придут, деваться некуда. Я ружье зарядил, спать не ложился, не стал раздеваться. Зачем раздеваться, если убьют. И не ложился, а сел в кресло в зале против входа, ружье рядом прислонил. Сидел, сидел, ждал, ждал, да и заснул, как был, прямо в кресле. Просыпаюсь от грохота, мелькает: всё, конец. Однако, больше не гремит, вроде жив, темно, зажигаю свечу. Смотрю. Никого нет, а ружье мое на полу лежит, потрогал – горячее. Понял: я во сне шевельнулся, задел ружье, оно упало, да само собой и пальнуло. Старое…»