Истоки контркультуры - Теодор Рошак

Миллсу повезло найти свою аудиторию; его негодование достигло чутких ушей. Но новое левое движение, которое он искал до самой своей смерти в 1961 году, среди его ровесников так и не началось. Оно появилось среди студентов и практически нигде больше. Будь Миллс сегодня жив, его последователям все равно было бы меньше тридцати (война во Вьетнаме сделала огромное число его коллег-ученых откровенными диссидентами, но сохранят ли они свои позиции, когда эта война дотянет наконец до своего двусмысленного конца?).

Впрочем, недовольство, закипавшее в середине пятидесятых, не ограничивалось молодежными кругами. Год 1957-й отмечен попытками взрослого сопротивления – создание группы «Сейн» и, чуть позже, «Поворот к миру». Но что именно говорят нам «Сейн» и «Поворот» о взрослой Америке, пусть даже здесь мы имеем дело с политически сознательными элементами? Оглядываясь назад, нельзя не поражаться их абсурдной ограниченности и конформизму, их общему нежеланию поднимать фундаментальные проблемы качества жизни в Америке, их привередливому антикоммунизму и неспособности поддержать сколь-нибудь значимую инициативу на политической арене. Даже Комитет соответствия[44], многообещающий проект университетских профессоров (создан около 1961 года), сразу решил издавать новый журнал. Сейчас деятельность тающих остатков «Сейна» и «Поворота» свелась к брюзжанию (нередко не лишенному резона) по поводу бурных крайностей и левацких заигрываний с динамичными молодежными объединениями вроде групп «Студенты за демократическое общество», «Берклиевский комитет Дня Вьетнама» или «Весенняя мобилизация 1967 года». Но добродушное брюзжание – это не инициатива, даже если оно имеет под собой лучшие побуждения, и превращается в голую скуку, если становится основным занятием. Негритянские молодежные группы тоже начали красть огонь у взрослых организаций, но в их случае результаты, по-моему, могут стать катастрофическими.

Фактически именно молодежь дилетантским, даже гротескным способом, так сказать, сняла диссидентство с чертежной доски взрослых, вырвала его из книг и журналов радикалов старшего поколения и сделала модным стилем жизни. От гипотезы недовольных стариков она рискнула перейти к экспериментам, зачастую не желая признавать, что самый выверенный эксперимент может окончиться неудачей.

Компенсаторный динамизм молодых невольно вызывает двоякое к себе отношение – ведь это симптом тяжелой болезни, которой поражена ситуация. Не самое лучшее и даже, наверное, нехорошее ее разрешение, – чтобы молодые несли такую огромную ответственность за предложение или внедрение новых инициатив: такая работа им не по плечу. Трагично, что в кризисе, когда требуется такт и мудрость взрослых, все самое многообещающее в нашей культуре нужно строить с нуля, причем строители в нашем случае – абсолютные новички.

Помимо несостоятельности родителей, есть и другие социальные и психологические факторы, которые объясняют значимое положение протестующей молодежи в нашей культуре. Новое поколение оказалось в чем-то особенно хорошо подготовленным и нацеленным действовать.

Очевидно, наше общество молодеет – в Америке и в ряде европейских государств более половины населения младше двадцати пяти лет. Даже если кто-то считает, что в таком возрасте уже никто не имеет морального права требовать или разрешать списывать свои ошибки на молодость, все равно действительно юных – от тринадцати до девятнадцати – среди нас целая маленькая нация, двадцать пять миллионов (как мы увидим дальше, есть веская причина объединить тех, кому за двадцать, с подростками).

Но не только цифры объясняют агрессивное влияние современной молодежи: как никогда прежде она ощущает потенциальную мощь своих рядов. Нет никаких сомнений, что в немалой степени это результат изобретательной деятельности рыночного механизма в нашем обществе потребления, всячески культивирующего сознание своей возрастной группы среди пожилых и юных. Подростки располагают колоссальными деньгами и массой свободного времени, поэтому их не замедлили превратить в целевой рынок с отдельным сознанием. Их баловали, эксплуатировали, обожествляли, иногда с большим, до тошноты, тщанием. В результате, какую бы моду ни придумали для себя молодые, она тут же становится зерном для коммерческой мельницы и цинично распространяется разнообразными комиссионерами, включая новый обычай протестовать. Это грубо дезориентировало молодых диссидентов (и их критиков), к чему мы скоро вернемся.

Рынок не был единственным фактором усиления сознания своей возрастной группы: распространение высшего образования тоже сделало для этого немало. В США сейчас в колледжах[45] учатся около шести миллионов – почти вдвое больше, чем в пятидесятые годы, и число студентов продолжает расти, потому что колледжи уже входят в стандартный набор образования для среднего класса[46]. Как «черные мельницы Сатаны» на заре индустриальной эры концентрировали рабочую силу и способствовали становлению классового сознания пролетариата, так и университетские кампусы, где проживают до тридцати тысяч студентов, способствуют кристаллизации группового самосознания молодежи, причем важную роль здесь играет общение первокурсников семнадцати-восемнадцати лет с аспирантами, кому за двадцать. В крупных кампусах аспирантов много, и они берут на себя роль лидеров, привнося в студенческое движение определенную компетентность, которой нет у младших студентов. Когда же в альянсе появляется такое активное звено, как «вечные студенты» – проживающие в кампусе лица без определенных занятий, возраст которых приближается к тридцати, то начинаешь понимать, что «молодость» стала долгоиграющей карьерой. Аспиранты и «вечные студенты» легко отождествляют свои интересы и привязанности с возрастной группой заметно моложе себя. Раньше они давно бы обогнали этих юнцов, но сейчас и они, и первокурсники, вчерашние выпускники школ, оказываются вместе, в одном университете.

Старожилам кампуса принадлежит очень важная роль: именно они наиболее ярко представляют себе новую экономическую роль университета. Непосредственная близость к технократической карьере в «Великом обществе», для какой их готовило высшее образование, выработала у них тонкое ощущение социального режима, с которым им неминуемо предстояло столкнуться, и сознание собственной потенциальной силы, каковой наделила их потребность общества в квалифицированных кадрах. В некоторых случаях активное сопротивление молодежи возникло из-за совершенно детской неосведомленности об основных фактах современного образования: в Англии, Германии и Франции больше всего возмущались студенты, которые пополнили ряды изучающих гуманитарные и общественные науки лишь затем, чтобы узнать: на самом деле обществу нужны технические специалисты, а не философы. Отмечаемая в Британии в последние четыре года тенденция нежелания изучать точные науки спровоцировала раздражение и озабоченность общественных деятелей, которые, ничуть не смущаясь, с филистерством добрых буржуа кричали, что страна не желает тратить деньги на поэтов и египтологов, и требовали сильно урезать университетские гранты и стипендии[47].