Комендань - Родион Мариничев

кажется, пришло в конце той самой зимы. Валера, хоть и не был лётчиком, но, как сначала думала Сусанна, был связан с самолётами: не то загружал-разгружал, не то ремонтировал. И это оказалось его непотопляемым козырем: ему перепадало с “большой земли” куда больше, чем простым смертным. А через него – и Сусанне с матерью. В доме время от времени начала появляться тушёнка. Сначала Катри тщательно прятала банку, растягивая содержимое на несколько недель, затем стала понемногу делиться с соседями, за что снискала не то чтобы уважение, а какое-то чудовищное раболепство, со слезами и чуть ли не целованием рук. Но Сусанна чувствовала: даже после этого её мать не перестала быть “чухонской шлюхой”, которая спит с военным за жратву.

“21 декабря 1941

…с Валерой познакомились там же, где и со всеми: в больнице. Ранение у него было лёгкое, по нынешним временам и не ранение вовсе: при обстреле слегка царапнуло руку. Ну, правда, задело артерию, так что крови было прилично. Перебинтовала – и забыла. А он, оказалось, не забыл (…) Пришёл, починил стол на кухне, принёс сухарей (…) Говорит: мы финнов бьём у Сестрорецка. Но ты, говорит, своя, советская… А я думаю: если скажу, что у меня родственники по ту сторону финского фронта, сразу убьёт или сначала устроит допрос с пытками?”

Именно от Валеры Сусанна впервые услышала про Комендантский аэродром. Он говорил, что финны, которые стояли на Карельском перешейке, ведут себя слишком тихо, но именно от них ждут самых больших неприятностей.

“Почему это?” – спросила Катри, хрипло смеясь.

“Потому что злейшие враги – тихони”, – он слегка шлёпнул её по заднице и поцеловал в шею.

“Ай, усами не коли!” – вскрикнула Катри.

8

− Эт где тебя так? Свои, что ли? – Тамара подаётся вперёд, навстречу вошедшему в комнату Сашке. Как и у Тани, у него тоже есть ключ “для ходок”. Но сегодня ещё и шея перебинтована.

− Свои в доску.

− Так. И за что? – Тамара потягивается за костылём и встаёт с дивана.

− За то, что работаю слишком усердно… Ладно, расслабьтесь: стекло у нас разбилось в школе, и мне кусок в шею прилетел.

− Я думала, девяностые уже закончились.

Он быдловато усмехается.

− Зато двадцатые как снег на голову. Спутник я затаскивал. Вернее, не спутник, а как его… космический корабль.

− Наша фрау – без пяти минут депутат – опять что-то изобрела?

− Выставку ко Дню космонавтики. Макет корабля Гагарина. Вот я его и тащил через парадный подъезд и дверь расколотил.

− Фрау тебя хоть не ободрала, как липку?

− Как берёзку!…

− Вот пизда!.. Ну, садись, что ли, или нет, не садись. На кухню пойдём!

Тамара хватает костыли и марширует через прихожую, где натыкается на оставленные Сашкой пакеты.

− Ой, Сань! Ты мне сразу скажи, сколько я тебе должна, а то потом забуду…

− Там чуть меньше тысячи…

− Ой, ряженка – это супер! – одним костылём Тамара приоткрывает пакет и смотрит содержимое, – И колбаски взял, и картошки… Пойдём, на кухню отнесём!

Они ковыляют по узкому коридорчику и, пробравшись мимо холодильника с постером Арбениной, выруливают на кухню.

− Чай будешь?

− Чай… – задумчиво произносит Сашка.

− Ну! Или чего покрепче? Хочешь, коньяк твой снова открою? Одну бутыль я уже оприходовала. Так, пока гипс снимут, я тут сопьюсь к хромой бабушке!

− Я вам ещё привезу. У меня же прямые поставки! – он подмигивает и забивается в самый угол, под пристальный взгляд взирающего с постера Шевчука.

− Открывай давай шкаф, прямые поставки! Вон оттуда мне поставь, из-за твоей спины! Там, внизу, поглубже немного. Заныкать пыталась…

Сашка откупоривает бутылку, достаёт бокалы. Тамара тем временем выуживает из холодильника остатки красной рыбы.

− Сыра увы, нет. Это добро у меня долго не залёживается. Ты когда мне привозил? Недели полторы назад? Ну вот! Спасибо коньяк припасла…  Ну, чтоб без травм! – Тамара первой поднимает тост, – А то нас что-то последнее время заносит на поворотах.

В Тамаре Сашка привык видеть кого-то вроде любимой тётки, к которой можно заехать невзначай, а она обязательно нальёт, да ещё накормит как тумбочку. Словно читая его мысли, Тамара спрашивает:

− Борщ? Только с утра над ним колдовала!

− Можно и борща, раз колдовали…

− Вон, бери и наливай.

Борщ у Тамары – яркий, с розоватыми ломтиками капусты, с большими кусками мяса, с мелко натёртой морковью… Прямо как из каких-нибудь романов Толстого, которыми она пичкает мужающих учеников.

− Вот скажи мне, Сань! – говорит она, отхлёбывая с ложки, – Как это наша фрау – без пяти минут депутат – исхитряется даже в моём положении выёбывать мне мозг чуть ли не каждый день?

Сашка быдловато усмехается, держа в руке, словно факел, пустой коньячный бокал. Тамара, стуча костылями, добирается до окна и, приоткрыв створку стеклопакета, закуривает.

− В этом она спец!

− Нет, ну ты понимаешь… – она дымит и кашляет – долго, усердно, и внутри у неё будто что-то звенит или сыплется, – Ну раз позвонила: Тамара Петровна, вы там как? Я говорю: ну как? Жопой об косяк. Ладно. На следующий день опять звонит: вам гипс не собираются снимать? А у меня как раз накануне Танька была. Она глянула – говорит, до мая заштукатуренная будешь. Я думаю: слава те Господи! Этой говорю: нет, не собираются до мая. Как до мая! Вы нам так нужны да как мы без вас? Я говорю: как, как? Мордой в унитаз! Так что Таньке там придётся вместо меня, бедняге, ужом извиваться. Я как поняла, что там наша фрау задумала с этим Днём Победы, так сразу с крыльца и рухнула…

− У меня есть ощущение, что Татьяна Олеговна хочет рухнуть вслед за вами…

− У неё, несчастной, сразу два фронта. Там ещё муженёк с приветом после всех Сирий и Крымов. Скоро из спальни её выгонит и положит рядом с собой портрет верховного главнокомандующего.

Сашка хмыкает, поедая борщ.

− Она сегодня меня спасла от полной потери крови…

− Кто? Танька-то? Она может. Она же медик по первому образованию!

− Знаю…

Нет, всё-таки Тамарин борщ – это борщ. Сашка ловит языком каждый капустный листок, каждую разварившуюся картофелину, каждый кусочек свёклы. Он, впрочем, и сам давно привык варить себе суп. Остатки, как правило, доставались собаке. Верная овчарка вылизывала миску дочиста, а затем начинала лизать хозяйские руки, уши и нос. Впрочем, она и сейчас так делает…

− Сама, что ли, тебя перевязывала?

− Нет. Но всё происходило под её контролем.

Сашка доедает последнюю ложку и, стесняясь попросить добавки,