Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра - Александр Богданович

Помимо защиты секретов и предотвращения распространения вредных слухов и домыслов, цензурное отделение выполняло еще одну важную функцию: представляло командованию обобщенный материал для анализа настроений среди офицерского состава и нижних чинов.

«Сейчас мы сидим в холодных окопах, позиция не благоустроена, землянки текут, – читает солдатское письмо цензор Фирсов, – болит левая грудь и большой кашель, не дающий спать. На сердце грусть за домом, и хотелось бы поскорее покончить эту кутерьму и зажить нормальной жизнью. Но надо переносить тяжелые труды и служить царю и родине, памятуя, что мы призваны защищать наше дорогое отечество от немцев и их варварских союзников турок».

Скрытый под ура-патриотическими фразами смысл не ускользает от натренированного глаза цензора, и солдатское послание никогда не найдет своего адресата.

Фирсов старается. Важно не совершить оплошность, подобную той, что допустил цензор капитан Гук, когда поставил штамп цензуры на конверте, адресованному «Его императорскому высочеству великому князю Сергею Михайловичу». Это вызвало нешуточный скандал. И хотя Гук в своем рапорте пытался оправдаться, дескать, сделал это чисто автоматически, так как означенное письмо в обыкновенном конверте, надписанном карандашом, было принесено ему вместе с другими частными письмами в открытом виде и он никак не мог предположить, что оно написано дочерью царя двоюродному дяде, его отстранили от работы с военной корреспонденцией, и теперь дальнейшая судьба капитана зависела от степени негодования в штабе армии по поводу случившегося.

Фирсов раскрыл очередное письмо, адресованное неким вольноопределяющимся Кадуковым своей жене в Москву. Автор подробно излагал содержание своей полемики по поводу состояния российской армии в компании с ранеными офицерами по дороге на фронт в гостинице в Бродах. Из содержания письма цензор без труда усмотрел панические высказывания двух раненых офицеров и абсолютно пассивную и, возможно, примиренческую позицию присутствующего при споре неизвестного капитана с академическим значком на груди.

Письмо, как отражающее негативные тенденции в среде российского офицерства, было отложено в аккуратную стопку с аналогичной корреспонденцией.

Прошло два дня подготовки. Белинский обсуждал с Кирьяновым последние детали предстоящей операции. Капитан уже был в гражданской одежде. Чтобы она выглядела ношеной, прапорщик Новосад купил ее в еврейских лавках на Замарстынове. Это был черный, почти новый костюм, принадлежавший, по словам торговца, какому-то графу с Иезуитской, слегка разношенные ботинки из фирменного магазина Медлинга и вполне приличная мягкая шляпа всего за пол-рынского[28]. В потертом саквояже, помимо всего необходимого для путешествующего человека, лежали две пачки денег в рублях и австрийских кронах, а также револьвер восьмого калибра с восемью патронами в барабане. На соседней улице Костюшко стоял фиакр, готовый доставить «Лангерта» на Мариацкую[29]в гостиницу «Европейская».

– Павел Андреевич, прошу вас быть предельно осторожным и внимательным, – давал последние наставления Кирьянов. – В случае каких-либо неожиданностей не торопитесь, постарайтесь связаться с нами. И вот еще что, – добавил он совсем серьезным тоном, – думаю, неправильно было бы скрывать от вас мое личное мнение о нашей операции. Все, задуманное нами, основывается на показаниях Лангерта, которые могут оказаться чистой выдумкой, сочиненной им для спасения собственной шкуры. Не исключено, что он рассчитывал таким образом попасть во Львов и там попытаться скрыться, когда мы будем использовать его в операции.

Во всяком случае, мы не должны оплошать. В ставке серьезно полагают, что большинство неудач на фронте объясняется действиями шпиона в самом штабе, и они уверены, что сейчас представился прекрасный случай его поймать. Откровенно говоря, я бы на их месте искал предателя в почтово-телеграфном ведомстве и навел бы порядок в шифровальных службах. Австрийские пленные офицеры не раз признавались, что свободно вскрывали криптографические системы, пользуясь нашей безалаберностью. – Кирьянов посмотрел на часы. – Ну что ж, пора. Ваш поезд полчаса назад прибыл на Центральный вокзал.

Они обнялись, и капитан, взяв саквояж, направился к черному выходу.

Не успел Белинский подъехать к «Европейской», как его обступила толпа уже знакомых ему по вокзалу факторов, наперебой предлагавших свои услуги:

– Etwas kaufen?[30]

– Gans ordentiches?[31]

– Fir unterhaltung?[32]

В фойе гостиницы стоял рояль и широкие, удобные кресла. На стенах висели портреты мужчин и женщин, одетых по моде прошлого века. В ресторане оркестр играл мелодии Штрауса. Официанты обносили напитками компании уже явно подвыпивших военных. Здесь можно было видеть представителей всех родов войск российской армии: офицеров пехоты и артиллеристов, гусаров и армейских казаков, штабных, священников, врачей полевых госпиталей и даже сестер милосердия в белых косынках с красным крестом, примостившихся в углу за чаем. Пьяные полковники и генералы сидели за одним столом с младшими офицерами, громко споря в густом папиросном дыму о спасительной миссии России, человеческой судьбе, предательстве министров, эгоизме союзников и зверствах противника.

Большинство из них направлялись на фронт, и здесь не действовал приказ военного коменданта относительно проживания офицерских чинов исключительно при своих частях, запрета знакомств с публичными женщинами и употребления спиртных напитков.

Получив ключ у портье, Белинский поднялся в свой номер. Впервые после долгого бытия не в одиночестве он мог наконец написать письмо матери. А потом он долго лежал с открытыми глазами и думал о неожиданном задании и этом необычном, застывшем в Средневековье городе с его многоязычными обитателями.

Утром у капитана возникло ощущение, будто он проснулся в городе своей юности Вильно – так знакомы были эти ранние звоны колоколов, бой часов на ратуше, гул первых трамваев и скрежет открывающихся ставен в магазинах и лавках.

В пустом зале ресторана, куда он спустился позавтракать, за чашкой кофе, раскладывая пасьянс, сидела в одиночестве дама. Заметив капитана, она улыбнулась ему той улыбкой, которая обычно не оставляет никаких сомнений относительно намерений ее обладательницы.

Портье сообщил Белинскому номер телефона, по которому его просили срочно позвонить. Это был Кирьянов:

– Хорошо, что тебя застал. Я уже послал к тебе Новосада. Дело в том, что только что прибыли вещи, найденные у Лангерта при аресте. На фото в удостоверении он, в отличие от фотографии, полученной нами из Брест-Литовска, без бороды и усов. Тебе следует побриться.