Паутина - Джон Уиндем

Предводитель заговорил, потом сделал рукой какой-то жест. Все опустились на колени и воздели руки кверху, а по следующему знаку простерлись ниц и застыли в такой позе покорности, уткнувшись лицами в песок. Затем предводитель встал, поднял руки вверх и так замер. Он стоял лицом к зарослям, мы видели только его спину, и нельзя было сказать, обращается ли он снова к своим соплеменникам или молчит.

В бинокль было видно, что Уолтер и Чарлз, все еще находясь на плоту, о чем-то спорят. Уолтер явно хотел пуститься вдогонку за беглецами, а Чарлз удерживал его за руку. Уолтер пожал плечами и перестал рваться на берег.

Сын Чарлза Питер, стоявший неподалеку от меня, спросил Дженнифер Дидз: – Зачем они это делают?

– Не знаю, – призналась она. – Везде свои обычаи. Может быть, они считают, что так следует поступать каждому вежливому человеку по прибытии на остров. – Помолчав немного, она добавила: – Скорее, это напоминает какую-то церемонию умилостивления.

– Как это – умилст?… – спросил Питер.

– Ах да. Понимаешь, необразованные люди думают, что мир населен еще и множеством духов, – объяснила она. – И возможно, они боятся, что здешним духам не понравится, что мы прибыли на их остров непрошенными.

Несколько раз вся компания на берегу поднималась на колени и снова падала ниц. Церемония, каков бы ни был ее смысл, длилась около двадцати минут. Беглецы медленно подошли к воде и как ни в чем не бывало начали разгружать плот.

Чарлз Бринкли командовал выгрузкой, как заправский комендант, наблюдая за сооружением и планировкой складов. Миссис Бринкли тоже показала себя способным организатором и уверенно руководила устройством полевой кухни. Джейми Макингоу заведовал разбивкой склада техники и строительных материалов. Он вывел из контейнера, освободив от упаковки, трактор, чтобы использовать его при передвижке крупных ящиков. Мы все работали, не покладая рук, до самой темноты. Потом на плоту вернулись ночевать на «Сюзанну Дингли».

После ужина я вышел на палубу, где встретил Камиллу, которая в свете восходящей луны разглядывала темный массив острова.

– Ну, как он вам? – спросила она, указав кивком на остров. – Похоже на то, что вы ожидали увидеть?

– Он прекрасен, – сказал я. – Но и пугающ. Столько зелени, такая мощь. Все эти растения сражаются за место под солнцем, а нам придется сражаться с ними.

– Природа оказалась более дикой, чем вы предполагали ее найти?

– Да, наверно, – если я вообще думал о том, как это может выглядеть.

Правду говоря, я больше представлял себе, как остров преобразится.

Она взглянула на меня.

– Ну, конечно. Своего рода Аркадия. Открытый холмистый пейзаж с деревцами там и сям и стадами мирно пасущихся на изумрудной травке овец, за которыми присматривают играющие на свирелях пастушки, а среди холмов прячутся безупречных линий белоснежные городки.

– Зачем же так, – сказал я, – мой романтизм все же образца нашего столетия.

– Я в этом не очень уверена, – ответила она. – А если говорить о нашем столетии, то тревожит склонность людей смотреть на Природу свысока.

Может, такой взгляд и лучше, чем благостная сказка минувшего века, но, увы, так же далек от жизни. Но временами и полезно сталкиваться с неприкрытой природой – это по меньшей мере помогает не забывать о борьбе за существование, и позволяет понять, что для сотворения «богов» из людей недостаточно просто помахать толстой чековой книжкой.

Я не намерен был вступать в спор на тему «люди как боги».

– А как он вам показался? – спросил я. – Соответствует ли вашим ожиданиям?

– Думаю, да. Но позвольте напомнить, что я пока не отходила дальше нескольких метров от места высадки. Подлесок, может быть, против ожиданий немного гуще, но в целом все так, как я и предполагала. Только вот птицы… Здесь должны были быть миллионы птиц… – Подумав, она добавила: – И цветов здесь вроде бы меньше, но на то могут быть свои причины.

Скажем, местная особенность.

– А если абстрагироваться от этих деталей, то вы считаете, что все здесь обстоит так, как и должно быть в этом уголке мира, где человек не нарушает естественный баланс? – предположил я.

Она помедлила с ответом, а потом сказала: – Если бы я прибегала к подобным выражениям, то ни на что не годилась бы в своей области.

На секунду я удивился, но потом понял, что она скорее всего имела в виду.

– «Естественный баланс»? Но ведь это достаточно общепринятое выражение. Разве нет?

– Да, вполне общепринятое, как вы сказали, но и вредное.

– Не понимаю, почему. Мы же столько раз нарушали этот баланс, что за последние двадцать-сорок лет изменилась половина мира.

Она стала терпеливо объяснять: – Это выражение вредно потому, что непродуманно и вводит в заблуждение. Прежде всего, представление, что человек в состоянии нарушить то, что вы называете «естественным балансом», свидетельствует о человеческой самонадеянности. Оно подразумевает, что сам человек стоит над природными процессами – снова все те же «люди как боги». Человек – продукт природы, может, наиболее совершенный и активный, но развивался он благодаря ее эволюции. Он – часть этого эволюционного процесса. Что бы он ни делал – это заложено в его природе, иначе он оказался бы неспособен это исполнить. Неестественным он не является и не может быть. Он со всеми его способностями такой же продукт природы, как и динозавры с их способностями. Он – орудие естественных процессов.

Во– вторых, «естественного баланса» как такового не существует. И никогда не было. Это фикция, миф. Попытка свести весь мир к аккуратной статичной картинке, которая вполне понятна и предсказуема. Это часть концепции священного порядка вещей, где всему было предписано свое место и назначение, -а каждому человеку предназначено определенное от рождения место и цель в обществе. Представление о естественном балансе восходит прямо к магическим первоосновам: левое балансирует правое, черное – белое, добро – зло, силы небесные – воинство Сатаны. Попытки привести видимый хаос мира в некий порядок с помощью понятия сбалансированных начал возникали с незапамятных времен и не прекращаются и по сей день. Наш ум ищет разумных объяснений, потому что рациональность и сбалансированность создают у нас иллюзию стабильности, а мысль о лежащем в основе постоянно успокаивает. Поиски постоянства самые непреходящие – и самые бесплодные из всех.

Я был ошеломлен. Ясно, что мне удалось наступить на любимую мозоль или, по крайней мере, подвести к ней ее любимого конька. Я не возражал против ее поучающей манеры говорить, хотя и годился ей в отцы, но она еще не закончила: – Природа – это процесс, а не состояние, непрерывное движение.

Стремление остаться в живых. Ни у одного вида нет права на существование; просто есть способности для выживания, либо, если таких способностей нет, вид исчезает. Происходит беспрерывное соревнование между плодовитостью вида и силами, угрожающими ему исчезновением. Может показаться, что на какое-то время вид стабилизировался, достиг динамического равновесия, но это не так. Все время происходят перемены: меняются конкуренты, окружающая среда, происходят эволюционные изменения, – и все виды раньше или позже перестают занимать главенствующее положение, их превосходят другие.