Колыбель для кошки - Курт Воннегут

Я представлял себе любовь с Моной Эймонс Монзано, и этот мираж, эта Фата-Моргана стала страшной силой в моей бессмысленной жизни. Я вообразил, что она сможет дать мне гораздо больше счастья, чем до сих пор удавалось другим женщинам.

На самолете из Майами в Сан-Лоренцо кресла стояли по три в ряд. Случилось так – должно было так случиться, – что моими соседями оказапись Хорлик Минтон, новый американский посол в республике Сан-Лоренцо, и его жена, Клэр. Оба они были седые, хрупкие и кроткие.

Минтон рассказал мне, что он профессиональный дипломат, но титул посла получил впервые. До сих пор, рассказывал он, они с женой служили в Боливии, Чили, Японии, Франции, Югославии, Египте, Южно-Африкаской Республике, Ливии и Пакистане.

Это была влюбленная пара. Они непрестанно развлекали друг друга, обмениваясь маленькими дарами: видом, на который стоило взглянуть из окна самолета, занятными или поучительными строками из прочитанного, случайными воспоминаниями из прошлого. Они были, как мне кажется, безукоризненным образцом того, что Боконон называет дюпрасс, что значит карасс из двух человек.

«Настоящий дюпрасс, – учит нас Боконон, – никто не может нарушить, даже дети, родившиеся от такого союза».

Поэтому я, исключая Минтонов из моего личного карасса, из карасса Франка, карасса Ньюта, карасса Анджелы, из карасса Лаймона Эндлесса Ноулза, из карасса Шермана Кребса. Карасс Минтонов был аккуратный карассик, созданный для двоих.

– Должно быть, вы очень довольны? – сказал я Минтону.

– Чем же это я должен быть доволен?

– Довольны, что достигли ранга посла.

По сочувственному взгляду, которым Минтон обменялся с женой, я понял, что сморозил глупость. Но они снизошли ко мне.

– Да, – вздохнул Минтон, – я очень доволен. – Он бледно улыбнулся. – Я глубоко польщен.

И на каждую тему, которую я затрагивал, реакция была такой же. Мне никак не удавалось расшевелить их хоть немножко.

Например:

– Вы, наверное, говорите на многих языках, – сказал я.

– О да, на шести и семи мы оба, – сказал Минтон.

– Вам, наверно, это очень приятно?

– Что именно?

– Ну, то, что вы можете разговаривать с таким количеством людей разных национальностей.

– Очень приятно, – сказал Минтон равнодушно.

– Очень приятно, – подтвердила его жена.

И они снова занялись толстой рукописью, отпечатанной на машинке и разложенной между ними, на ручке кресла.

– Скажите, пожалуйста, – спросил я немного погодя, – вот вы так много путешествовали, как по-вашему: люди, по существу, везде примерно одинаковы или нет?

– Гм! – сказал Минтон.

– Считаете ли вы, что люди, по существу, везде одинаковы?

Он посмотрел на жену, убедился, что она тоже слышала мой вопрос, и ответил:

– По существу, да, везде одинаковы.

– Угу, – сказал я.

Кстати, Боконон говорит, что люди одного дюпрасса всегда умирают через неделю друг после друга. Когда пришел смертный час Минтонов, они умерли в одну и ту же секунду.

В хвосте самолета был небольшой бар, и я отправился туда выпить. И там я встретил еще одного соотечественника-американца, Г. Лоу Кросби из Эванстона, штат Иллинойс, и его супругу Хэзел.

Это были грузные люди, лет за пятьдесят. Голоса у них были громкие, гнусавые. Кросби рассказал мне, что у него был велосипедный завод в Чикаго и что он ничего, кроме черной неблагодарности, от своих служащих не видал Теперь он решил основать дело в более благодарном Сан-Лоренцо.

– А вы хорошо знаете Сан-Лоренцо? – спросил я.

– До сих пор в глаза не видал, но все, что я о нем слышал, мне нравится, – сказал Лоу Кросби. – У них там дисциплина. У них там есть какая-то устойчивость, на нее можно рассчитывать из года в год. Ихнее правительство не подстрекает каждого стать эдаким оригиналом-писсантом, каких еще свет не видал.

– Как?

– Да там, в Чикаго, черт их дери, никто не занимается обыкновенным производством велосипедов. Там теперь главное – человеческие взаимоотношения. Эти болваны только и ломают себе головы, как бы сделать всех людей счастливыми. Выгнать никого нельзя ни в коем случае, а если кто случайно и сделает велосипед, так профсоюз сразу тебя обвинит в жестокости, в бесчеловечности и правительство тут же конфискует этот велосипед за неуплату налогов и отправит в Афганистан какому-нибудь слепцу.

– И вы считаете, что в Сан-Лоренцо будет лучше?

– Не считаю, а знаю, будь я проклят. Народ там такой нищий, такой пуганый и такой невежественный, что у них еще ум за разум не зашел.

Кросби спросил меня, как моя фамилия и чем я занимаюсь Я назвал себя, и его жена Хэзел сразу определила по фамилии, что я из Индианы. Она тоже была родом из Индианы.

– Господи боже, – сказала она, – да вы из хужеров[2]?

Я подтвердил, что да.

– Я тоже из хужеров, – завопила она – Нельзя стыдиться, что ты хужер!

– А я и не стыжусь, – сказал я, – и не знаю, кто этого может стыдиться.

– Хужеры-молодцы. Мы с Лоу дважды объехали вокруг света, и всюду, куда ни кинь, наши хужеры всем командуют.

– Отрадно слышать.

– Знаете управляющего новым отелем в Стамбуле?

– Нет.

– Он тоже хужер. А военный, ну, как его там, в Токио…

– Атташе, – подсказал ее муж.

– И он – хужер, – сказала Хэзел. – И новый посол в Югославии…

– Тоже хужер?

– И не только он, но и голливудский сотрудник «Лайфа». И тот самый, в Чили…

– И он хужер?

– Куда ни глянь – всюду хужеры в почете, – сказала она.

– Автор «Бен-Гура» тоже был из хужеров.

– И Джеймс Уиткомб Райли.

– И вы тоже из Индианы? – спросил я ее мужа.

– Не-ее… Я из Штата Прерий. «Земля Линкольна»[3], как говорится.

– Если уж на то пошло, – важно заявила Хэзел, – Линкольн тоже был из хужеров. Он вырос в округе Спенсер.

– Правильно, – сказал я.

– Не знаю, что в них есть, в хужерах, – сказала Хэзел, – но что-то в них, безусловно, есть. Взялся бы кто-нибудь составить список, так весь мир ахнул бы.