Британия. Краткая история английского народа. Том II - Джон Ричард Грин

холодным умом. Среди общего восторга, сопровождавшего неудачу испанского брака, почти один только он настаивал на признании прав парламента как на условии действительного примирения с короной. С самого начала своей деятельности он обратил внимание на ответственность министров короля перед парламентом как на одну из главных основ английской свободы. Чтобы провести это требование, он воспользовался тем, что Бекингем пожертвовал общинам лорд-казначея. «Чем выше преступник, — говорил он, — тем значительнее проступок. Если главные сановники хороши, это великое дело и одно из величайших благ для страны; зато злоупотребление властью — величайшее зло, какое только может ее постичь».

Едва собрался парламент, как Элиот выступил с угрозами против более крупного, чем Крэнфилд, преступника. Когда он потребовал расследования причин неудачи под Кадисом, его слова носили такой угрожающий характер, что сам Карл I снизошел до ответа угрозой на угрозу. «Я вижу, — писал он палате, — что вы имеете в виду главным образом герцога Бекингема. Я должен предупредить вас, что я не позволю вам привлекать к ответу кого-либо из моих слуг, тем более если он занимает такое видное место и так близок мне». Трудно было представить себе более прямое нападение на право, уже доказанное обвинением Ф. Бэкона и Крэнфилда, но Элиот отказался покинуть свою конституционную позицию. По закону король не нес ответственности, так как «не мог поступать несправедливо». Поэтому, если можно было избавить страну от настоящего деспотизма, то нужно было настаивать на ответственности министров короля, его советников и исполнителей его приказов. Элиот продолжал обвинять Бекингема в недееспособности и подкупе, и общины решили дать требуемые короной средства, «когда мы представим наши жалобы и получим ответ его величества на них». Карл I призвал их в Уайтхолл и потребовал отказа от условий: он готов дать им «право совета, но не контроля». Беседу он заключил многозначительной угрозой. «Помните, — сказал он, — что созыв, заседание и роспуск парламента зависят от меня, и он уцелеет или исчезнет, смотря по тому, найду я его деятельность хорошей или дурной».

Но общины были настроены так же решительно, как и король. Обвинение Бекингема было решено предоставить Палате лордов. Фаворит как пэр явился выслушать обвинение с таким высокомерным пренебрежением, что один из назначенных общинами обвинителей резко обрушился на него. «Смейтесь, лорд», — сказал сэр Дедли Диггс. «Я могу указать вам случай, когда более крупный, чем ваше лордство, человек, занимавший столь же высокое положение и пользовавшийся такими же властью и милостью короля, был повешен за такое же мелкое преступление, на какое указывают эти статьи». Надменность герцога вызвала и со стороны Элиота жестокий ответ, отметивший наступление новой эпохи в парламентском красноречии. С самого начала его бурные и страстные речи вступили в противоречие с важными и бесцветными рассуждениями прежних ораторов. Противники упрекали Элиота в стремлении возбуждать страсти. На место запутанных периодов того времени он поставил живые и резкие фразы; его увлекательная аргументация, живые и колкие намеки, страстные обращения, смелые нападки затронули новые струны в английском красноречии. Хвастливая пышность Бекингема, его блистающая каменьями и золотом фигура подали повод к резкому нападению. «Он надорвал нервы и мускулы нашей страны, растратил средства и казну короля. Это не требует доказательства, это слишком ясно. Его безумные траты, пышные празднества, великолепные постройки, его распутство и излишества, — что все это, как не очевидные доказательства намеренного истощения государства, то есть страшного расточения им доходов короны?»

С такой же грозной прямотой Элиот изобразил жадность герцога, его ненасытное властолюбие, захват им всей государственной власти, пренебрежение ко всем общественным обязанностям, пользование захваченной властью в личных целях. «Желание его величества, его заведомые намерения, его действия, всенародные и в Совете, приговоры судов — все должно подчиняться воле этого человека. Ему не могут мешать никакое право, никакой интерес. При помощи государственной власти и правосудия он постоянно стремился к своим целям». Проведя живую параллель между Бекингемом и Сеяном, он закончил словами: «Вы видите, лорды, что это за человек! Вы знаете его дела, знаете, каков он! Я предоставляю его вашему суду. Мы, рыцари, горожане и мещане Палаты общин, убеждены в одном: от него исходят все наши беды, в нем их причина, в нем же должно быть и лекарство. Да погибнет стремящийся погубить всех (pereat qui perdere cuncta festinat)! Нужно раздавить его, чтобы он не раздавил всех (opprimatur ne omnes opprimat)».

Ответ Карла I был так же резок и внезапен, как и нападение Элиота. Он бросился в палату пэров и признал как свои собственные те действия, в которых обвиняли Бскингема. Элиот и Диггс были вызваны со своих мест и заключены в Тауэре. Но общины отказались заниматься общественными делами, пока не будут возвращены их коллеги, и после десятидневной борьбы Элиота выпустили, но его осво бождение послужило только подступом к закрытию парламента. «Ни одной минуты», — отвечал король на просьбу Совета об отсрочке. Последнее представление общин с просьбой навсегда отставить от службы Бекингема было встречено немедленным их роспуском (16 июня 1626 г.). По приказу короля представление было сожжено, а Элиот лишился своего вице-адмиральства. Король обратился к народу с предложением внести в виде добровольного дара ту субсидию, которую общины отказались разрешить до удовлетворения их жалоб. Но понемногу сопротивление народа росло. От одного графства за другим приходили отказы давать что-либо «иначе, как через парламент». Жители Миддлсекса и Вестминстера, когда от них потребовали повиновения, ответили громким криком: «Парламент! Парламент! Иначе нет субсидий!» Кент стоял на своем, как один человек. В Бексе судьи даже не стали требовать «добровольного дара». Вольные землевладельцы Корнуолла ответили только, что «если бы у них было по две коровы, они продали бы по одной из них для помощи его величеству по призыву парламента».

Неудача в получении добровольного дара заставила Карла I открыто нарушить закон: он начал сбор принудительного займа. Были назначены комиссары для определения суммы, которую обязан был внести каждый землевладелец, и для допроса под присягой всех отказывавшихся. Были применены все способы убеждения и насилия. Ставленники Лода требовали с амвона «беспрекословного повиновения». Доктор Мэнуэ ринг проповедовал перед самим Карлом I, что король не нуждается в согласии парламента на обложение и что сопротивление воле короля влечет за собой вечное осуждение. Бедных людей, отказывавшихся платить, забирали в войско или во флот. Упорных торговцев сажали в тюрьмы. Бекингем взял на себя задачу запугать знать и дворянство. Сопротивление судей король встретил немедленной отставкой главного судьи Кру. Но в стране всюду встречалось сопротивление. Масса верных графств не слушались короны. Фермеры Линкольншира прогнали комиссаров из города.