Аннигиляция - Джефф Вандермеер

Она ошибалась – по крайней мере, хотелось верить, – но переубеждать ее я не стала. Данные искажают по разным причинам.

Говорить больше было не о чем, и она вернулась к своим делам, а я сощурилась над микроскопом. Передо мной лежал образец, взятый у того, что убило антрополога. Я сперва даже не разобралась, на что смотрю, а потом с удивлением поняла: это мозговая ткань – и не чья-нибудь, а человеческая, лишь с некоторыми отклонениями. Сначала я подумала, что образец испортился. Однако даже если так, то я тут ни при чем: записи топографа полностью совпадали с моими наблюдениями, а когда она посмотрела на образец снова, то отметила, что он не изменился.

Я продолжала вглядываться в объектив микроскопа, словно не могла как следует рассмотреть образец. Я отрывалась от прибора и снова щурилась, пока ткань не разложилась на кружки и закорючки. Неужели это был человек? Или организм притворялся человеком? Как я писала, отклонения все же были. И кстати: как антрополог взяла ткани? Просто подошла со скребком к этому существу и спросила: «Можно сделать вам биопсию мозга?» Нет, образец взят с поверхности тела, и значит, это не мозговая ткань – следовательно, ни о каком человеке не может быть и речи. Я не понимала ровным счетом ничего.

Подошла топограф и бросила проявленные снимки на стол.

– Полная фигня, – сказала она.

Каждая фотография со словами превратилась в мешанину ярких размазанных красок. Где слов не было – сплошная чернота. Все остальное – смазанные контуры. Виной тому, вероятно, медленная пульсация стен. Помимо прочего, они выделяли тепло или какое-то иное излучение, портившее снимки. А ведь я не взяла с них образец! Да, я видела, что слова – это организмы. И я знала, что стены тоже принадлежали организму, но мозг-то считал их частью сооружения. Действительно, зачем брать с них образец!

– Согласна, – сказала топограф, неверно поняв, из-за чего я выругалась. – Что с образцами?

– То же самое. Ничего, – вздохнула я, все еще рассматривая снимки. – Карты? Документы?

Топограф фыркнула.

– Ни черта. Ровным счетом. Кроме того, что все будто помешались на маяке: смотрели на него, ходили туда, жили в нем, черт возьми.

– То есть мы так ничего и не узнали.

Топограф никак не отреагировала.

– Что будем делать дальше? – спросила она с явной неохотой.

– Поужинаем, – сказала я. – Потом обойдем периметр – убедимся, что психолог не прячется в кустах. Составим план на завтра.

– Я тебе скажу, чего в этом плане точно не будет. В туннель мы больше не пойдем.

– В башню.

Она свирепо посмотрела на меня.

Спорить было бесполезно.

* * *

На закате с болота вновь донеслись знакомые стоны. Мы ужинали у костра, и я не сразу их расслышала, занятая поглощением пищи. Она казалась очень вкусной – не знаю, почему. Я остервенело все уплетала, а топограф испуганно косилась на меня. Говорить было не о чем. Любой разговор так или иначе привел бы к составлению планов, а мои планы ей бы не понравились.

Ветер усилился, полил дождь. Даже в сумерках я могла разглядеть каждую каплю – идеальный жидкий кристалл, сверкающий всеми гранями. Я чувствовала аромат моря, чуть ли не наяву видела медленно накатывающие волны. Ветер казался живым, проникал сквозь кожу и приносил с собой запах сырой земли и камыша. Внутри башни мне удалось забыть, насколько обострилось мое восприятие. Я почти привыкла к этому, но иногда вспоминала, что еще вчера была другим человеком.

В дозоре мы стояли по очереди. Лучше не выспаться, чем позволить психологу подкрасться незамеченной. Она знала, где расположена каждая растяжка вокруг лагеря, а у нас не было времени их переставить. В знак доброй воли я разрешила топографу караулить первой.

Посреди ночи она залезла ко мне в палатку, чтобы разбудить меня, но я уже проснулась: гремел гром. Поворчав, топограф легла спать. Сомневаюсь, что она мне доверяла – по-моему, после пережитого за день она не могла больше держаться на ногах.

Дождь и ветер ударили с новой силой. Я не боялась, что нас сметет: палатки армейского образца выдержат даже небольшой силы ураган. Спать было нельзя, и я вылезла в самую грозу, подставив лицо потокам ливня и шквалистому ветру. До меня доносился храп топографа: видимо, ей приходилось засыпать и в более экстремальных условиях. По периметру лагеря тускло светились аварийные фонари, палатки превратились в черные треугольники. Темнота сгустилась, стала плотной, чуть ли не осязаемой – но не скажу, что мне было страшно.

В ту минуту я почувствовала, что мир за границей, моя прежняя жизнь, обучение – все сон. Ничто больше не имело значения. Важно было только это место, это мгновение, и дело не в гипнозе. Повинуясь внутреннему порыву, я посмотрела сквозь просветы между деревьями в сторону берега – туда, где темнота гуще всего, где соединялись ночь, тучи и море: еще одна граница.

Вдруг тьму разрезала оранжевая вспышка. Просто вспышка, где-то очень далеко и высоко. Сперва это озадачило, но потом я поняла, что в той стороне маяк. Я стала наблюдать: вспышка повторилась, но уже выше и левее, через несколько минут еще выше… и пропала. Время шло, но ничего не происходило. Любой огонек в этом странном месте напоминал о присутствии людей, и с каждой минутой беспокойство мое росло.

* * *

Дождь шел весь день, который я провела с мужем после его возвращения из Зоны Икс. Сам день был похож на сон: вроде бы та же рутина, что и всегда, но ее сопровождала странная тишина – даже более странная, чем та, к которой я привыкла перед его уходом.

В последние несколько недель до начала экспедиции мы много ссорились, вплоть до драки. Я била его кулаками, кидалась всем, что под руку попадется, – лишь бы только пробить брешь в неустанном стремлении отправиться в Зону (теперь я уверена, что это навязали ему посредством гипноза).

– Пойдешь, – говорила я мужу, – и не вернешься. А если вернешься, не надейся, что я буду сидеть тут и ждать тебя!

В ответ он рассмеялся:

– О, а до этого ты меня как будто ждала!.. Ну что, дождалась?

К тому времени он уже все для себя решил, и любое препятствие становилось поводом для грубых шуток. Вот это едва ли можно было списать на гипноз: такое поведение было вполне в его духе. Я часто видела, как он ставит перед собой цель и идет к ней, не задумываясь о последствиях, как позволяет любому порыву превратиться в манию, особенно если думает, что трудится не для себя, а ради общего блага. Именно по этой причине он остался во флоте на второй срок.

Тогда наши отношения и без того были натянутыми: отчасти потому, что потеряли опору, на которой до этого держались. Мой муж был общительным, я же предпочитала одиночество. При этом я не только находила его привлекательным – я восхищалась его уверенной, открытой натурой, жаждой быть в окружении других людей. Я воспринимала это как здоровый противовес себе. А еще у него было хорошее чувство юмора. Мы познакомились в парке, среди скопления народа. Он сумел проникнуть в мой мирок, притворившись, что мы оба детективы и выслеживаем преступника. Мы стали выдумывать истории: сначала про людей, спешащих мимо нас по своим делам, а затем и друг про друга.