Герда Таро: двойная экспозиция - Хелена Янечек

ли ее ехать руководство СРПГ или она сама, пусть и против воли, но сдалась.

Бывает, что мысли внезапно сбиваются с маршрута, по которому кружили долгие годы. Уильям Чардак часто повторял себе и жене, что ему незаслуженно повезло: «Благодари товарища Сталина, дорогая, что ФБР не может доставить мне еще бо́льших неприятностей!» Жена только качала головой, давая ему понять, что не стоит подшучивать над ее опасениями и перебарщивать с черным юмором. Но он по чистой случайности в Лейпциге сблизился с маленькой рабочей партией, оказавшейся в черном списке у Сталина; и это обстоятельство в США тоже учли. Все его друзья были связаны с СРПГ, а значит, и Вилли тоже. Все его друзья (нет, почти все), даже бывшие партийные начальники, чьих имен он не стал называть следователям, были еще живы и чего‑то добились. Значит, СРПГ стала их спасением. Умозаключение безупречное, как логическое доказательство. Слабое место в нем обнаружилось только сейчас, когда он вспомнил Рут: она хотела спасать чужие жизни, но вместо этого испугалась за свою. Все его друзья (да, все, и он тоже) сходились на том, что в Испании нужно победить, победить любой ценой, победить, и точка. Но только Герда наплевала на опасности, на предосторожности и вообще на все, кроме необходимости оказаться в нужное время в нужном месте; она единственная из них отправилась в Испанию и там осталась.

Доктор Чардак слишком вспотел и запутался в воспоминаниях, которые все меньше и меньше напоминают приятное сопровождение его Spaziergang[60], поэтому он решительно ускоряет шаг.

«Деликатесы Мастмана» рассчитаны в первую очередь на семьи, которые хотят побаловать своих детей и сытыми отправить их спать. Здесь хороши delicious kosher hot dog, crispy potato latkes[61], припорошенные сахарной пудрой рулеты home-made Apfelstrudel[62]. Чтобы купить несколько порций этого знаменитого десерта, ему нужно всего лишь пройти между столиками на тротуаре, где матери заставляют детей съесть все, кормят с ложки самых маленьких и самых тощих чад и сами доедают остатки. И тут он останавливается. Он видит в витрине большие противни со штруделем, но останавливается. Его накрывает волна знакомых ароматов каждый раз, когда открывается дверь и доносится гул голосов, в котором он различает интонации, слова, отдельные фразы. Он смотрит на детей в кипот[63]: такие уже в Kindergarten[64] всегда держатся особняком.

«Я вернулся назад, – думает он, – я двигаюсь rückwärts[65], как рак».

Если он войдет сейчас внутрь и попросит «срри-и писис оф апфельштрудель», ему радостно ответят на языке, который они считают их общим родным.

– Sorry, my Yiddish is very poor, – сказал бы он.

– No problem, но по вашему акценту я бы не сказал, – ответили бы ему.

– I’m from Germany, – попытался бы он опередить следующий вопрос.

– But you are Jewish, right?[66]

Он не блондин, не высокий, и у него внушительный нос картошкой. Доктор Чардак мог бы даже спустить трусы (разве не это было главной уликой в Тысячелетнем рейхе?). Но другим не понять, почему он никогда не берет отгул на главные еврейские праздники и почему его никогда не видели в синагоге.

Доктор Чардак из раза в раз повторял, что он человек науки и далек от любых религиозных верований и обрядов, пока не осознал, что импортированная им идея, выработанная веками просвещения, в Америке не продается. Наука есть наука, признавали американцы, но научный конгресс в Калифорнии не может заменить общину, в которой ты вырос. Что он должен был ответить? Что на самом деле община может существовать, даже если никто из ее членов не считает себя принадлежащим к определенной конфессии или расе? Им никогда не понять друг друга, ну да ладно. Но если тебя зовут на индейку в День благодарения, а потом приглашают на Песах, что ты, черт возьми, должен делать?

В Корее он подлатал одного молодого солдата, и тот, едва смог говорить, с лихорадочным блеском в глазах поведал ему, что избранный народ был наказан за великую измену и, учитывая важность миссии, прочие народы, к сожалению, тоже оказались в этом замешаны. Если бы не Гитлер, евреи отреклись бы от законов Божьих, стали бы красными или по крайней мере атеистами, а коммунисты, которых теперь приходится гнать взашей из этой страны у черта на рогах, одержали бы полную победу.

Лейтенант медицинской службы Уильям М. Чардак был поражен, услышав подобное от парня из городишки в Кукурузном поясе, – парня, который до армии не видел ни одного еврея. Впрочем, он обнаружил, что подобную бессмыслицу проповедовали даже некоторые раввины, о чем он узнал в 1947 или 1948 году, когда попутчик с корабля, с которым он расстался на острове Эллис, окликнул его в толчее Швейного квартала на Манхэттене.

Расспросив, как идут его дела, Зусман принялся жаловаться. Недомогания, одиночество: он никогда не был соблюдающим, но теперь старался чаще посещать синагогу – тут и возраст сказывается, и соседи-ортодоксы. Он пошел с ними на Йом Кипур, и его ошеломила речь раввина: попытки стереть народ Израиля с лица земля провалились, Барух а-Шем[67], но есть ли день более подходящий, дабы узреть в этом ужасном мученичестве божественное предупреждение?

Зусман весь дрожал от возбуждения; мимо него нескончаемым потоком люди катили по тротуару вешалки на колесах к грузовикам, припаркованным вдоль Седьмой авеню.

– Они льют воду на свою мельницу, как и все священники, герр Зусман, забудьте об этом… – перебил его доктор Чардак.

– Прошу вас, позвольте мне закончить! – взмолился Зусман.

Этот раввин предполагал, что человеческому уму никогда не постичь высот Божьего замысла, but some facts are facts[68]. В Германии распространились обращения в христианство и смешанные браки. Неоспоримые факты, но далеко не все. Маркс был немецким евреем, Фрейд – евреем из Вены, а Эйнштейн вообще получил Нобелевскую премию за открытие того, что все относительно. «Подумайте, сколько детей нашего народа стали их последователями или учениками! – задыхался раввин. – Все началось там, где больше других забыли Тору; именно там катастрофа едва не достигла масштабов всемирного потопа».

Зусман воевал в Бельгии до самого 1918 года, чудом остался в живых, открыл кустарную мастерскую в Кельне, а после принятия расовых законов развелся с женой по обоюдному согласию: она погибла под бомбежкой, когда он только-только обосновался в Америке.

Эти слезливые причитания перед случайным знакомым (интересно, сколько ему лет? примерно как его отцу?) привели доктора Чардака в замешательство. Он распрощался с Зусманом, еще раз повторив, что идиоты встречаются повсюду, а потом зашел