Бессмертный - Трейси Слэттон

Интересно, заметил ли он, какой я теперь сытый и холеный, догадается ли, что за этим кроется?

— Но я хотел узнать о Джотто. Ты говорил, что его учителем был Чимабуэ. Что еще ты знаешь?

— Пошли! — Пьетро сдвинулся с места и, проворно дотрусив до стены церкви, прислонил к ней метлу.

— Эй, монах, гляди, какой сладкий мальчик! — крикнул один из кондотьеров, поправляя кожаную тунику. — Ишь какие шелковые волосы!

Они хрипло загоготали, а один даже присвистнул.

— По мне так стройненький, хорошенький мальчонка даже лучше, — продолжая похабничать, протянул другой. — Они почище баб! Они мне даже больше нравятся!

— Да на тебя ни одна баба не посмотрит! — крикнул я в ответ, хотя они стояли всего в двух шагах от нас.

Кондотьер зарычал и ринулся было ко мне, но я метнулся в церковь следом за монахом.

— Не связывайся ты с ним, — проворчал Пьетро. — Это же грубая солдатня, но наши власти считают, что они нам нужны. — Он жестом позвал меня за собой, и мы присели на задней скамье. — Значит, Джотто? А зачем тебе Джотто?

— Мне нравятся фрески в церкви Санта Кроче, — сказал я.

— Ты еще не видел фресок в Ассизи, — ответил он. — Джотто написал цикл картин о житии святого Франциска. Удивительные работы! Слышал, что картины в Падуе в часовне на месте римской арены тоже великолепны: «Страшный суд», «Благовещение», сцены из жизни Девы Марии, все это сильно и величественно.[23] В них столько жизни, что они кажутся одушевленными. А что тебе нравится во фресках Санта Кроче, Бастардо? — настойчиво спросил он.

Я пожал плечами.

— Естественность, композиция, мастерство аллегорий? — усмехнулся Пьетро, не ожидая от меня, что я пойму.

Его язык был для меня слишком сложен, но, проведя столько времени перед этими фресками, я уловил общий смысл. Однако лицо мое, наверное, не выразило ничего, потому что Пьетро, положив руку мне на плечо, ласково спросил:

— Или они просто показались тебе красивыми?

Я кивнул.

— Я слыхал парочку интересных историй о мастере Джотто, — сказал Пьетро, откинулся на спинку скамьи и почесал подбородок пухлой морщинистой ладонью. — Я видел его не раз, но никогда не говорил с ним.

Он замолчал, а я ждал продолжения. Пьетро кивнул.

— Он родился в бедной семье в Веспиньяно, пятьдесят пять лет назад.

— Пятьдесят пять? — удивился я. — Он прожил такую долгую жизнь?

— Ну, положим, время для каждого человека течет по-своему, — ответил Пьетро, и его лицо покрылось веселыми морщинками. — Мастер Джотто и в старости сохранил бодрость, не то что я, хотя родились мы в один год.

Я посмотрел на дряблые складки, испещрившие лицо монаха, и, вспомнив живое выражение неустанно работающей мысли, одушевлявшей лицо художника, невольно согласился с его словами.

— Конечно, я не тщеславен, ведь тщеславие неугодно Создателю и смиренным монахам больше пристала скромность, — богобоязненно прибавил Пьетро и продолжил: — Пока Джотто пас отцовских овец, он рисовал на плоских камнях заостренным камнем. Он рисовал все, что ни попадалось ему на глаза, и даже то, что представлялось ему в воображении. Однажды мимо пастбища проходил Чимабуэ и, увидев его, был поражен! Неученый пастух рисовал так, что сам Чимабуэ не мог сравниться с ним в мастерстве. Он тут же попросил отца Джотто отдать ему мальчика в ученики, чтобы вырастить из него настоящего художника. И с этого дня жизнь Джотто изменилась и судьба его была решена!

— А я-то думал, что только несчастья вмешиваются, чтобы изменить человеческую жизнь, — прошептал я.

— Несчастья и беды и впрямь навсегда меняют жизнь человека, но случаются и чудеса. Разве жизнь прокаженных, которых исцелил наш Господь, не изменилась к лучшему? — спросил Пьетро. — Или жизнь одержимых, из которых Он изгнал бесов? Или жизнь слепцов, которым Он возвратил зрение?

— Я никогда не задумывался над этим, — признался я.

— Нужно лучше учить катехизис, парень, — сказал он тоном, в котором смешались снисходительность и раздражение. — Приходи, и я буду тебя учить. Уж коли на такого уличного крысенка, как ты, Джотто произвел впечатление, значит, ты не безнадежен. Постарайся только избежать участи своего дружка Массимо.

— Массимо? А что с ним? — так и подскочил я.

Пьетро взглянул на меня с любопытством.

— Разве ты еще не слыхал? Он ввязался в драку со здоровенным кондотьером из-за флорина. Кондотьер заявил, что это его деньги, а Массимо кричал, что он их сам заработал. Кондотьер ответил, что не мог уличный бродяжка и урод заработать целый флорин, и ударил его ножом. В шею, вот сюда. — Пьетро наклонил голову и показал пульсирующую точку на линии между сморщенным ухом и ключицей. — Бедный уродец истек кровью, как свинья под ножом мясника. Я сам положил его на телегу, чтобы вывезти из города туда, где хоронят нищих. С тех пор минул уже месяц.

Я прикрыл глаза, вспоминая, сколько раз мы, бывало, с Массимо согревались, прижавшись друг к другу, делились коркой хлеба или придумывали игру, чтобы не замерзнуть зимой. Интересно, вспоминал ли он об этом, когда продавал меня Сильвано? У меня живот скрутило, как будто я отравился, хотя я и сам не мог бы сказать, случилось ли это от жалости к Массимо или оттого, что не мог его пожалеть. Разве не должен я был помянуть его с добрым чувством после стольких дней, прожитых вместе? Неужто я и впрямь такое ничтожество, каким чувствую себя перед клиентами, что не способен скорбеть о человеке, с которым прожил вместе столько времени? Но Массимо хотя бы не пришлось заниматься моим ремеслом! А теперь ему, как и Марко, уже никогда не попасться в лапы таких, как Сильвано.

— Не растравляй себе душу, парнишка, — сказал Пьетро, легонько коснувшись моего плеча. — А ты знаешь, что Его Святейшество однажды прислал сюда придворного разузнать, что за человек и художник этот Джотто? В один прекрасный день придворный явился в мастерскую Джотто, когда тот был занят работой, и потребовал, чтобы он дал какой-нибудь рисунок для Папы. Тогда Джотто взял листок бумаги, обмакнул кисть в красную краску и одним движением, без помощи циркуля, нарисовал идеально ровный круг! Просто рукой!

— А что такое циркуль?

Пьетро фыркнул.

— Такой инструмент, чтобы чертить круги, Лука-невежда. Ты пойми: Джотто до того искусен, что ему не нужен никакой циркуль. Придворный решил, что художник над ним посмеялся, и начал спорить, но по настоянию Джотто передал круг Его Святейшеству вместе с описанием того, как Джотто его нарисовал. Папа тут же послал за Джотто. Джотто написал для него столь прекрасные картины, что Папа заплатил ему шестьсот золотых дукатов!

— Такие деньги! — выдохнул я и попытался представить себе столь огромное богатство. За такие деньги можно купить свободу и столько прекрасных вещей! Но мой разум отказывался это вообразить, так же как не в силах был измерить беспредельный простор голубых небес. Наверное, Сильвано такое состояние даже не снилось.