Мертвые видят день - Семен Лопато

Несясь по захламленной земле, свернув за угол какой-то недостроенной конструкции, на мгновенье мы сгрудились, оглядываясь в дожде, некоторые попадали – железнодорожные пути были под ногами. Сделав несколько шагов вперед, отчего-то очень уверенно глядя в какую-то сторону, немец быстрым тычком меча указал путь; бросившись за ним, сквозь дождь, пронесясь шагов сто, взлетев по размытой гравиевой насыпи, мы оказались на растреснутой бетонной площадке – старый приземистый паровоз с платформой и вагоном стоял под заржавленным просевшим навесом; едва не сорвав дверь будки машиниста, боцман исчез внутри, кто-то из немцев кинулся за ним, подбежав и заглянув через болтающуюся дверцу, я увидел, как зажженный факел боцман бросил его в открытую шуровочными дверцами топку, немец лихорадочно крутил вентиль форсунки, топка озарилась оранжевым всполохом; встав цепью вокруг состава, подняв мечи, ожидая нападения догонявших, с поднятыми мечами мы стояли под дождем, дождь лил, закручиваясь под ветром, усиливаясь, никого не видно было в пелене воды, ничьи головы не поднимались над краем площадки; услышав за спиной медленное чуханье, опустив меч, я забрался на платформу, извалянные в грязи и кое-где окровавленные, остальные полезли следом, то ли издевательски, то ли в припадке лихачества кто-то из находившихся в будке дал гудок; усмехнувшись, немец, еще стоящий с опущенным мечом на площадке, забрался на платформу, стоявший чуть поодаль Вагасков – в эпической позе клинком в землю, сложив руки на эфесе, – устало оглянувшись, залез следом, чуханье ускорилось, поезд тронулся с места. Черные постройки города поплыли мимо. Опрокинувшись на спину, положив рядом с собой меч, чувствуя лицом вертикально рушащиеся капли, я закрыл глаза.

Паровоз шел вперед, мерно стучали колеса. Поняв, что на какое-то время забылся сном, подняв голову, зачем-то машинально нашарив лежавший рядом меч, я огляделся. Ровное серое пространство сквозь спины сидевших рядом проплывало мимо. Потянувшись, я придвинулся к краю несущейся платформы – ровная, плоская, до горизонта пустынная местность текла кругом, ни деревьев, ни ростков зелени, грязно-желтая растрескавшаяся земля, изборожденная ветвящимися, бесконечно переходящими друг в друга изломами и расколами трещин, неслась у края платформы и бесконечной мертвенной плоскостью стояла вдали, сушь и неожиданные мгновенные наплывы то вязко-теплого, то просто горячего воздуха овевали лицо, дождя не было, низкие серые облака плыли вровень с платформой, казалось, не отставая, куда-то двигаясь вместе с ней; паровоз ускорил ход, мгновенно вспыхнувшая серо-черным частоколом какого-то мертвого кустарника короткая поросль чего-то растительного пронеслась мимо, крик несуществующей птицы, на самом деле бывший каким-то шумовым трюком летящего вперед и навстречу воздуха, сшибающихся над нами горячих воздушных масс, на мгновенье ударил в уши, вновь поплыло мертвенно-желтое пространство, темными переливами серого и грязного, закопченно-золотого понеслась, заиграла плоскость.

– Река, – сказал кто-то из немцев.

Взглянув вперед, я увидел узко тянущийся, тонкой каменной лентой устремленный вперед мост наподобие виадука, несколько мгновений спустя голубая полоса воды заблестела поперек пути, паровоз чуть сбросил ход, по узкой одноколейке моста без ограждений мы неслись вперерез широкой реки, многочисленные старые, проржавевшие корабли, теснясь, никуда не двигаясь, перегораживали русло, стоя почти впритык, грязно отсвечивая закопченной кривизной труб, ржавой шершавостью палуб, они шатко продвигались под нами, какие-то люди копошились кое-где среди нагроможденного, умирающего железа, сгорбленный, изможденный парень в запятнанной грязью тельняшке, подойдя к гнилому ограждению палубы, вылил ведро воды за борт, грузный на костылях моряк, мгновенье спустя, на палубе другого парохода, задрав голову, смотрел на нас снизу вверх.

Река оборвалась, мост слился с плоскостью, вновь потянулись мертвые, выжженные поля, ненадолго вновь опустившись на теплое железо платформы, видя над собой низко сгустившиеся, придвинувшиеся тучи, потревоженный каким-то движением, я вновь поднял голову – широким охватом, неровной, черно-зубчатой лентой что-то поднималось на горизонте; прикрывая глаза от пыли, сидевшие рядом всматривались в приближающиеся плотно-неровные нагромождения, вытащив откуда-то бинокль, один из немцев, щурясь, несколько мгновений смотрел в сдвинутые окуляры.

– Город, – сказал он.

Приподнявшись, все смотрели вперед.

Ударом хлыста острый прямой путь рассекал равнину, тяжело, стремительно сквозь летящий то теплый, то горячий воздух приближались постройки; грузно-расшатывающе, вписавшись в какой-то ускоряющийся ритм, завибрировала платформа, поезд наращивал ход, промелькнули мимо высохшие русла речушек, какие-то мелкие, покосившиеся постройки – рваные следы обиталища человека, грязными, прерывистыми лентами вдоль полотна потянулись сбитые, полуасфальтированные дороги, первые дома пронеслись мимо; чуть сбавив ход, паровоз тащил платформу мимо стеснившихся, невзрачных, густо насаженных зданий, люди согнуто, не обращая внимания на поезд, брели по улицам, едва различимый запах странной жирной гари исподволь, понемногу наполнял воздух.

Круто завернув по изогнувшейся рельсовой ленте, быстро протиснувшись между массивных черных пяти- или шестиэтажных построек, внезапно оказавшись на открытом пространстве, со скрежетом замедляя ход, поезд остановился посередине площади, никаких других рельсовых путей не было рядом, ни вокзальных, ни иных громоздких зданий не возвышалось вокруг, обычные старые, ветхие трех-четырехэтажные жилые здания виднелись по окружности, какие-то странные деревянные конструкции, так же по периметру пространства, с суетящимися рядом людьми виднелись вокруг; спрыгнув с платформы, разминаясь, оставив на ней ненужные мечи, на несколько мгновений мы столпились возле платформы; кто-то что-то прокричал, покрывая шум, на незнакомом языке, что-то разом зазмеилось дробящимся красным у деревянных сооружений, возрос всеобщий странный круговой человеческий шум, что-то завизжало и затрещало – мгновенье и страшными столбами искрящих, дымящихся, рвано взвихренных огненных жаровен запылало пространство вокруг, побледнев, с мертвенно полураскрытым ртом один из немцев сквозь круглые очки смотрел на пылающие, дергано бьющиеся кострища.

– Да ведь это…

На расстоянии броска стрелы, повсюду, вокруг нас, в широко разложенных, высоко, густо сваленных дровяных развалах горели люди. Примотанные к столбам, с локтями, заломанными за поперечины, кое-где уже целиком скрытые бьющим вверх пламенем, где-то еще видные по пояс, так, что можно было сквозь рвущиеся вверх языки пламени различить толстые ободы веревок вокруг туловищ, они как-то неотчетливо мелко шевелились вдали, казалось, чуть подергиваясь, как подергивается рыба, выброшенная из корзины рыбака на широкий дощатый стол или на землю, крики, какие-то странные, разрозненные, словно беспорядочно перекликающиеся крики, почти тонущие в ровном, спокойном шуме толпы, казалось, не от костров, а откуда-то из нездешнего пространства, из воздуха, как бы случайно и неуместно доносились до нас, на мгновенье чей-то необычно звонкий, сильный голос выделился и зазмеился над площадью, резко оборвавшись, он уступил место обычному, беспорядочно прореживаемому дальними ровными кликами ропоту.