Серебряная богиня - Джудит Крэнц

Франческа поднялась с кресла и выпрямилась во весь рост, ожившая и величественная, словно перед объективом камеры. Неожиданно, будто джинн, выпущенный из бутылки, перед сестрой возникла Франческа Вернон, знаменитая кинозвезда, повелительным жестом протягивавшая к ней обе руки.

Сестра внимательно посмотрела на нее, но не испугалась.

— Извините, мадам, но я не могу позволить вам этого. Я получила самые жесткие указания все время держать малютку самой.

Облик женщины, стоявшей перед ней, не опуская протянутых рук, вновь изменился. Теперь, вне всякого сомнения, это была княгиня Валенская собственной персоной, не привыкшая к неповиновению, ни в чем не знавшая отказа, дама, которой все дозволено.

— Позовите сию минуту доктора Аллара! — Голос Франчески, еще хрипловатый, но уверенный, заполнил помещение. — Мы сейчас разберемся со всем этим вздором!

Доктору Аллару потребовались считанные минуты, чтобы добраться до комнаты Франчески. Он вбежал и застыл на месте как вкопанный при виде женщины, снова величавой и прекрасной, которая изголодавшимся взглядом, словно черная пантера, изготовившаяся к прыжку, неотрывно смотрела на своего ребенка. Возбужденная выбросом адреналина в кровь, она кружила вокруг перепуганной, но остававшейся непреклонной медсестры.

Мягко, тщательно скрывая волнение, охватившее его, доктор проговорил:

— Ну, мамаша, мы, кажется, пошли на поправку? И начали заводить себе друзей?

— Доктор Аллар, что здесь происходит? Эта сумасшедшая отказывается отдать мне моего собственного ребенка!

— Сестра Анни, вы можете передать Маргариту ее матери. И не оставите ли вы нас на минуту?

Сестра молча протянула ребенка матери и вышла. Маленькую Маргариту пеленали свободно, в мягкие пеленки; выпростанные из фланели крошечные, едва-едва начавшие полнеть ручки и ножки весело сучили, словно малышка радовалась солнечному теплу и слабому ветерку. Девочка была необыкновенно хороша собой, просто прелесть, совсем малюсенькая, но с уже вполне определившимися чертами лица, и даже усталые врачи и сестры обязательно задерживались, проходя мимо колыбельки, чтобы полюбоваться этим созданием.

Доктор Аллар внимательно следил за Франческой, вглядывавшейся в глаза дочери.

— Кто ты? — спросила она.

Привлеченная человеческим голосом, Маргарита перестала оглядываться по сторонам и посмотрела прямо в лицо матери, а потом, к немалому ее изумлению, улыбнулась.

— Она мне улыбнулась, доктор!

— Ну конечно же.

— Доктор, что это за вздор насчет того, что меня нельзя оставлять одну с ребенком? Я просто не в состоянии понять это.

— Вы плохо себя чувствовали, княгиня, и до сегодняшнего дня отказывались брать ее на руки.

— Но это невозможно! Смешно… просто смешно. Мне в жизни еще не приходилось слышать подобной чепухи. — Франческа разглядывала доктора так, будто никогда прежде с ним не встречалась. — Я не понимаю, что здесь происходит, однако мне это вовсе не нравится. Где мой муж? Доктор, позвоните князю Валенскому и велите ему сейчас же приехать сюда, — приказала она. — И скажите, где мое второе дитя… Я желаю подержать его на руках тоже.

— Меньшая из ваших дочерей все еще находится в инкубаторе, — быстро ответил доктор.

Не могло быть и речи о том, чтобы мать навестила вторую дочку, у которой только сегодня опять были конвульсии, второй раз с момента рождения. Жалкий вид больного ребенка мог так расстроить мать, что она вновь впала бы в депрессию. Ничто не свете не могло вынудить доктора на подобный риск.

— Где находится инкубатор, доктор? — спросила Франческа, направляясь к двери с Маргаритой на руках.

— Нет, мадам, я вам это запрещаю. Вы еще не настолько оправились и окрепли, как вам кажется. Вы имеете хоть какое-то представление о том, сколько времени вы уже находитесь здесь, моя дорогая леди?

Франческа в замешательстве остановилась.

— Сколько? Я не совсем уверена, возможно, недели две.

— Нет, почти девять. Целых девять недель. Это то, что вы, американцы, называете «порядочный срок», — ласково проговорил доктор, видя, что его пациентка, похоже, отказалась от мысли немедленно идти в инкубатор.

Франческа села, все еще продолжая прижимать к себе ребенка. У нее было ощущение, что все это время она находилась в каком-то далеком скучном месте, унылом и бесцветном, как зимний дождь, где-то в затерянном мире, в котором смутно вычленяемые события мелькали перед взором, будто наблюдаемые издалека расплывчатые образы театра теней. Но целых девять недель! Неожиданно она каждой жилкой ощутила, как силы оставляют ее, и молча протянула ребенка доктору.

Аллар поспешил воспользоваться благоприятным моментом.

— Вам надо восстанавливать силы, прежде чем наносить визиты.

Франческа устало кивнула, соглашаясь.

— В течение недели, а может быть, и меньше, если вы, разумеется, не станете перегружать себя. Вам предстоит еще проделать немалый путь, чтобы вернуться к нормальному состоянию. Ну а теперь — довольно разговоров на сегодня. Вы должны постараться поспать, хорошо?

Он поднес к ней ребенка, и Франческа скользнула губами по самому соблазнительному местечку у всех грудных детей, по нежным складочкам кожи там, где намечалась шея.

— Она еще раз навестит вас ближе к вечеру, и вы сами дадите ей еще одну бутылочку с молоком, — пообещал доктор и, открыв дверь, впустил ожидавшую за ней сестру. Он передал ей ребенка, снова и снова приговаривая про себя: «Слава богу! Слава богу!»

* * *

Как только позвонил доктор, Стах помчался в клинику со скоростью девяносто пять миль в час. Все последние недели он каждый день проводил по многу часов рядом с Франческой, пытаясь достучаться до ее сознания сквозь отчужденное молчание, безмерное равнодушие, будто толстое, невесть откуда взявшееся облако, окутавшее и скрывшее от него женщину. Его надежды подкреплялись ежедневными визитами, которые «наносила» своей матери Маргарита по приказанию доктора Аллара, независимо оттого, реагировала та на них или нет.

Стах всей душой страстно полюбил дочь. Он играл с нею столько, сколько ему позволяли, настаивал, чтобы ее распеленали, чтобы увидеть ее голое тельце. Он показывал их очаровательную дочку Франческе, надеясь, что вид новорожденного совершенства тронет ее так же, как его самого, но все было безрезультатно. Он подолгу беседовал с доктором Алларом, вновь и вновь требуя заверений, что делается все возможное для того, чтобы не дать Франческе покончить с собой.

Если Стах не был рядом с Франческой, он сидел взаперти у себя на вилле, избегая встреч с кем бы то ни было. Так же, как во время медового месяца они скрывались с Франческой от репортеров, так и сейчас он сделал все возможное, чтобы предупредить появление в прессе каких-либо сообщений о рождении их детей. Клиника доктора Аллара гарантировала полную конфиденциальность, а единственными людьми из внешнего мира, знавшими о беременности Франчески, были Мэтти и Марго Файерстоуны. Стах написал им письмо неделю спустя после преждевременных родов Франчески, сообщив о ее послеродовой депрессии и рождении одной Маргариты. От имени больной жены он заручился их обещанием сохранить все в тайне.