Удар "Молнии" - Сергей Алексеев

— Смотри, сколь настроили! — кивал он на замки. — А на какие деньги? Если я не могу украсть, так не человек нынче? Хрен вот тебе! Погодите, блин, вас еще скоро палить начнут. Потерпят, потерпят и начнут! Вы хотите во дворцах жить, а мы — быдло? Мы не хотим?

— Ты меня к ним не приравнивай, — огрызнулся дед Мазай, кряхтя от натуги. — Ты мою избу видал!

— Ага, ничего себе избенка! Каменная!

— Ты его сильно не заводи, — зашептал «непьющий» мастер Алексей Николаевич, дыша крутым перегаром. — А то бросит и уедет. Дурной…

— Не бросит, я ему полтинник заплатил, — признался генерал.

— Я при коммуняках левачил, теперь у хозяина работаю — тоже левачу, — продолжал Сыч. — Да что это, жизнь, по-твоему? Это достоинство человеческое?

— Помолчал бы ты, — посоветовал ему бригадир столяров, невзрачный пожилой человек с голосом и интонациями, в точности повторяющими министра Козырева. — Тебе заплатили, так молчи. Не подымай волны, не трещи над ухом.

— Мне его полтинником подтереться, понял? — возмутился Сыч. — Это тебе заплатили, так ты и сопишь в две норки, пуп рвешь. А я хочу уважать себя! Гнуться не хочу ни при какой власти, тем более перед ворьем!

Дед Мазай переводил все это на свой язык и побаивался, что Сыч может переиграть. Конечно, подобные возмущения уже становились привычными уху и воспринимались естественно, однако не следовало так сильно заострять на себе внимание мастеров, делать себя запоминающимся. Бригадир вдруг отозвал «шоферюгу» в сторону, что-то сказал ему на ухо и равнодушно вернулся к своему занятию.

— Напугал! — зло отмахнулся Сыч. — Ну и что? Генерал КГБ… Если сам не ворует, значит, ворье покрывает! Они вон дворцы себе строят и не боятся. А мне чего?..

Однако все-таки Сыч несколько поутих, стал в стороне и лишь поглядывал на мужиков да изредка поторапливал с погрузкой.

— Злой ты стал, Коля, — сказал дед Мазай, едва они тронулись в обратный путь. — Это никуда не годится.

— В другой раз обсудим, — прервал Сыч. — Давай еще варианты. Давай, давай! Важно, как провести финал, как завершить операцию. Согласен, Кархана пока отпустим. Но я докажу, что сейчас он работает против России. И возьму сам! Не позволят — уберу…

— Не партизань, это отчаяние.

— Короче, Сергей Федорович! Мы еще ничего не решили. Теряем время!

— Подслушивающее устройство только в репродукторе?

— Других мы не обнаружили.

— Придется рискнуть, — генерал Дрыгин заговорил отрывисто. — Переберусь из мансарды в боковую комнату. Заставлю вставить рамы. Ремонт пусть начинают сверху. Кархан опасается своих хозяев. Помнит, что его слушают, закрепощен. А внизу он у меня разговорится.

— Но там нет нашей подслушивающей аппаратуры!

— А ты хочешь еще и меня контролировать?

— Не тебя!..

— Твои проблемы, мне наплевать. Важно вывести Кархана из-под хозяйского уха. Пусть хозяин забеспокоится. Начнется шевеление, подвижка. Отслеживай. Далее: кровь из носа — пригони мне сюда толпу рокеров на мотоциклах. Пусть катаются везде, по двору, по огороду. И орут — убьем, сожжем, тиран, смерть КГБ и все прочее. Пусть выхлестнут пару окон, разведут костры. Побольше шума! Стоп!.. Рокеров надо уже сегодня ко чью, пусть филеры привыкнут. Да! На станции пусть побьют пару палаток.

— Понял, сделаем! Это хорошо. Еще что?

— Естественно, я заявлю в милицию, — размышлял генерал. — Потребую защиты. Пусть подъезжают милицейские машины. Ночью на усадьбе подежурят какие-нибудь менты-салаги, но обязательно наши. Возникнет заваруха с рокерами. Ментов побьют, они разбегутся. Главное, больше шума, движения, неразберихи. Я выйду, не вытерплю. Оставлю Кархана одного. Куда потом исчезну — неизвестно.

— Не годится! — заключил Сыч. — Последнее — нет. Не поверит, начнет искать. Или ты сам обязан будешь объявиться. Ты же подписал контракт! Не пойдет, липа, белые нитки.

— Хорошо. Если просто и без липы — нужен труп. Найди в моргах тело безродного, бомжа. Моего роста, телосложения. Я умру. Другого выхода нет. Тело доставь в момент неразберихи. Пусть рокеры и привезут. Спрятать можно под деревянную пристройку… Готовь мне похороны, могильную плиту, конспиративную квартиру. И документы. На родовую фамилию.

— Сережа?..

— Да, это чужая фамилия. А настоящая — Барклай-де-Толли. В три слова и с двумя дефисами, да, из тех самых. Представь себе, корень сохранился. И крепкий! У меня в Вологде куча родственников. С этой же фамилией. Вот обрадуются, когда воскресну!

* * *

Александр Иванович Грязев хоть и был человеком пляшущим, поющим, однако при этом серьезным и по-крестьянски основательным. В дорогу он собирался, как на войну, — положил в чемодан самое необходимое, от бритвы до пакета с сухарями, хотя знал, что мог бы ехать и вообще без ничего, потому что выживет в любом случае и в любой обстановке, полагаясь только на ангела-хранителя. В детстве Саня Грязев с ним даже в прятки играл. В селе была разрушенная церковь, на руинах которой дети и до сих пор играли. Так вот Саня как-то раз спустился в темную дыру неведомого, недавно обнаруженного подземелья и потому еще не проверенного мальчишками. Он спрятался так хорошо, что друзья сначала долго искали, потом звали, пытались рассмешить и, наконец, незаметно ушли. Он же таился и, зажимая себе рот, чтобы сдержать смех, смотрел в сияющий круг лаза, как на солнце. И не заметил, как остался совсем один. И оказалось, что выбраться без помощи невозможно: дыра была посередине кирпичного свода.

Он сел на кучу кирпичей, осыпавшихся сверху, и тихо заплакал. Между тем на улице уже и темнеть стало, а в подземелье вообще был мрак. В семье его о Боге знала что-то одна бабушка, потому что если провожала кого-то, то говорила: «Ангела тебе в дорогу». И тут Саня неожиданно для себя попросил:

— Ангел, спаси меня! Выручи!

В тот же миг в едва различимом кругу лаза появился какой-то мальчишка, вернее, паренек лет пятнадцати. Склонился над дырой и будто осветил темное пространство.

— Давай руки, — сказал он.

Саня протянул ему руки, и паренек этот каким-то образом, не спускаясь, сумел подхватить его и в мгновение ока извлечь из подземелья.

— А теперь будем играть в прятки, — заявил он. — Только, чур, так глубоко больше не прятаться. Ведь это же пока что игра.

Они посчитались и стали играть вдвоем. И было так весело, что оба смеялись и часто выдавали себя. Паренек был вдвое старше, но играл как ровня, честно голил, не подсматривал и не поддавался, даже если чувствовал слабость партнера. Так они играли до глубокой ночи, пока на развалины не пришла бабушка.

— Ах ты полуношник! — заругалась она. — Все уж дома спят! Я с ног сбилась… С кем ты играешь-то?